— Дома. С братом, сестрой, мамой и папой.
— Ты был счастлив в тот день?
— ?..
— Кто-нибудь обижал тебя в тот день?
— Брат, — закивал Меланжио, — пнул меня по ноге. Сестра дернула за волосы. Мама заставила съесть на завтрак синтет-кашу. Какой-то мальчик бросил камнем в мою собаку. Потом…
Голос его звучал совершенно бесстрастно. О своих детских кошмарах Меланжио рассказывал так же отстранен-но, как будто его просили назвать дату третьего вторника в сентябре 1794 года. Но под непроницаемой блестящей поверхностью затянувшегося детства жила настоящая боль. Чок ощущал ее. Меланжио продолжал монотонно бубнить, Чок иногда задавал наводящий вопрос.
Чок сомкнул веки: так было легче раскинуть сеть рецепторов, дотянуться до боленосного слоя, залегающего в глубинах чудо-мозга Давида Меланжио, и вычерпать этот слой. Над залом, как разряд внезапно вспыхнувшей электрической дуги, стремительно пронеслись воспоминания о старых обидах: мертвая золотая рыбка, отец громко бранится, обнаженная девушка с колышущейся розовой грудью поворачивается и произносит убийственные слова. Все было здесь, все было доступно, кровоточащая искалеченная душа сорокалетнего Давида Меланжио; человек-остров, отгородившийся высокой без единого просвета стеной от бушующего людского моря.
В конце концов бормотание смолкло. На какое-то время Чок насытился; ему надоело нажимать на кнопки и дергать за ниточки. Напоследок он снова обратился к удивительному дару Меланжио.
— Давид, запомни эти цифры: 9-6-7-4-8-7-5-9.
— Есть.
— И эти: 3-2-8-0-7-8-7.
— Есть.
— И еще: 3-3-3-1-4-1-8-7-6-9-8.
Меланжио замер в предвкушении.
— Давай, Давид, — произнес Чок.
— 9-5-7-4-8-7-5-9-3-2-8-0-7-8-8-7-3-3-3-1-4-1-8-7-6-9-8, — мерно гудящим потоком хлынули цифры.
— Давид, сколько будет семью двенадцать?
Пауза.
— Шестьдесят четыре?
— Нет. Шестнадцать минус девять?
— Десять?
— Если ты можешь запомнить весь календарь вдоль и поперек, почему такие сложности с арифметикой?
Меланжио добродушно улыбнулся. И ничего не ответил.
— Давид, ты когда-нибудь задумываешься, почему ты не такой, как все?
— Какой?
Чок удовлетворенно кивнул. Как он и ожидал, от Давида Меланжио удалось получить только самое примитивное удовольствие. Утреннюю порцию. Ну а безликую публику, может, и позабавит уникум, который с пулеметной скоростью сыплет датами, днями недели и метеорологическими сводками. Но истинного удовлетворения Давид Меланжио не доставит никому.
— Спасибо, Давид, — произнес Чок и кивком дал понять, что тот свободен.
