Когда-то у него было круглое скуластое лицо, небольшие уши и широко посаженные темные глаза. Губы твердо сжаты в нервную линию. Щеки и нос покрывала россыпь светлых веснушек, а почти все тело — легкий золотистый пушок. В прежнем его облике не было ничего необычного. Один беглый взгляд — и все становилось ясно: да, мужчина, вероятно, сильный, вероятно, умный; вероятно, умелый, выделяется из толпы не благодаря какой-то одной броской положительной черте, а благодаря целому созвездию неброских положительных черт. Успех у женщин, успех у друзей, успех в работе. Все это осталось в прошлом.
— Я не собираюсь больше жаловаться на судьбу, — тихо произнес Беррис. — Разрешаю пнуть меня, если я опять завою. Помнишь, как мы ходили смотреть «Величайшее шоу уродов»? Человек без носа… девушка, сложенная, как конверт, шеи нет совсем, а наружу торчит полруки… Уроды? Жертвы? И мы еще пытались представить себе, каково это — быть уродом.
— Миннер, ты не урод. Ты просто другой.
— Да подавись ты своей вонючей семантикой! Сейчас я — то, на что не могут не пялиться. Я монстр. Я больше не принадлежу к вашему миру, мой мир — мир уродов. Уроды прекрасно понимают, что на них постоянно пялятся. Они уже не могут существовать сами по себе, — только как приложения к собственным уродствам.
— Миннер, это все теория. Откуда ты знаешь?
— Я знаю, потому что я теперь такой же, потому что со мной все именно так. Вся моя теперешняя жизнь крутится вокруг того, что Твари сделали со мной. Никакого другого существования у меня нет. Это главный факт, единственный факт. Как можно отделить танцора от его танца? Я не могу. Если я когда-нибудь выйду отсюда, то сразу превращусь в ходячий аттракцион.
— Миннер, у горбатого есть целая жизнь, чтобы привыкнуть к своему горбу. А ты пока новичок. Потерпи. Постепенно ты привыкнешь и забудешь о том, что на тебя пялятся.
— Когда? Когда же?
Видение исчезло. Беррис осмотрел комнату в нескольких спектральных диапазонах — призрак не обнаружился. Беррис приподнялся на локтях, чувствуя, как иголки вонзаются в тело. За малейшее движение теперь приходилось расплачиваться дозой боли — постоянное напоминание, что от нового тела ему уже никуда не деться.
Неуловимо быстрым, текучим движением он поднялся с кровати. Новое тело причиняет мне боль, подумал он, но, ничего не поделаешь, другого у меня нет. Я должен научиться любить его.
Он замер посередине комнаты.
Бессмысленно жаловаться на судьбу, сказал себе Беррис. Я не должен упиваться своим несчастьем. Я должен к нему привыкнуть. Приспособиться. Я должен снова выйти в мир.
