Целые озера лунного света заливали поляны и пустыри, а дальние поля казались затопленными лунным наводнением. Против окна, шагах в двадцати, стояли и пели девушки.
Стараясь угадать ту, которая запела первой, он прислушивался, вглядываясь по очереди в серьезные лица, освещенные лунным светом, и вдруг сказал себе:
«Вот она!» С этой минуты он смотрел только в лицо этой, найденной девушки. Она пела, положив руку на плечо подруги. Ему ясно были видны ее черные, вразлет брошенные и приподнятые к вискам брови, туго обтянутая на груди блузка и красиво, в сдержанной усмешке, двигавшиеся при пении губы.
Скоро лицо окончательно слилось в его представлении с тем голосом, и стало казаться, что и не могло быть другого голоса у девушки с таким лицом.
В доме стукнула форточка, и хозяйка что-то сердито крикнула поющим.
Девушки умолкли, и одна из них, какая-то маленькая, которую он прежде и не заметил, выступила немного вперед, коротко рассмеялась и снова, потише, запела тем самым милым, особенным голосом, который он, затаив дыхание, только что слушал, во все глаза глядя в лицо другой.
Через минуту, когда пение кончилось, Степан с чувством какой-то обидной потери смотрел, как расходятся в разные стороны девушки: маленькая неторопливо поднялась по ступенькам крыльца, вошла в дом, и он услышал, как в сенях хлопнула дверь; а та, другая, у которой так красиво взлетали брови и шевелились губы, окликнув подругу удивительно не идущим к ее красоте резким голосом, ушла в другую сторону вместе с остальными…
В комнату постучала хозяйка и позвала пить чай. Степан пригладил волосы, одернул пиджак и, взявшись за ручку, толкнул дверь плечом.
Девушка слегка привстала навстречу, выжидающе вглядываясь и загораживая ладонью глаза от света лампы.
Степан пожал протянутую ему руку, ощутил нерешительное ответное пожатие маленькой жесткой ладони и сел за стол.
Хозяин выглянул из-за самовара, которым случайно или нарочно хозяйка загородила его от Степана, и, обрадованно посмеиваясь, быстро проговорил:
— Он ведь парусный, правда? Теперь я вспомнил.
— Кто такой парусный? — изумился Степан, заглядывая за самовар.
— Кораблик, вы же сами говорили: кораблик…
— A-а, на Адмиралтейском шпиле? Правильно. Вспомнили?
— Как самого себя: золотой кораблик с парусами. Боже мой! И потом эти черные лошади на мосту, которые хотят вырваться, а молодой человек их старается удержать. Я все помню. Правильно? Я там прожил такие хорошие годы! Хотя тогда я думал, это были тяжелые годы. Да они и были тяжелые, но все-таки была жизнь, понимаете? Громадный Путиловский завод и кругом мои товарищи… Надежные товарищи. И мы добивались… Понимаете? — Маленький мастер, разволновавшись, обернулся к жене, но, встретясь с ней глазами, увял и примолк. Однако, видно, уж очень его распирало, и он, стараясь не глядеть на жену, торопливо договорил: — И я помню все их имена. И если меня сегодня поставить… руки у меня помнят работу. Они помнят, — он посмотрел с какой-то растерянной улыбкой на свои закопченные руки и замолчал.
