Никто не заметил, много ли, мало ли прошло времени, только тени зеленоигольчатых сосен и густолиственных тополей стали длиннее. Лучезарное светило уже собиралось покинуть свой голубой чертог, распростившись с землей за узкой полоской горизонта.
Незаметно встала из-за золотого стола, беспокойно оглядываясь по сторонам, Чарых-Кеёк. Оставив за спиной широко распахнутую дверь белого дворца, она стала лицом в сторону ярко-красного заката, торопливо вскинула руки и, превратившись в светлокрылую кукушку, взмыла в черную небесную высь навстречу бледному диску холодной луны.
Богатырский скакун Хара-Хулат, накрепко привязанный к золотому столбу, проводил взглядом скрывшуюся за вершинами островерхих деревьев светлокрылую птицу и громко ударил копытом по стылой земле.
Встревоженный Хулатай выбежал из белого дворца.
Вокруг тоскливо шумела тайга, пугливо вздрагивали ветви деревьев ста пород, и листва роняла росяные капли, словно оплакивала улетевшую в непроглядную даль светлокрылую птицу.
— Куда унес порыв злого ветра мою единственную сестру? — воскликнул юный алып. — За какую темную тучу, которая не имеет подпорки и ни на чем не висит, скрылась ты? Разве неведома тебе черная сила луны и ее покровителя, семиголового Чилбигёна? Зачем устремилась ты навстречу беде и несчастью? Вернись, не покидай меня, любимая Чарых-Кеёк!
Лишь глухое горное эхо повторило печальные слова Хулатая.
Но вдруг из заоблачной дальней дали донесся звонкий голос светлокрылой кукушки:
— Брат мой единственный, Хулатай! Слушай мой наказ. Сын мудрого Албыгана, гордый алып, ты рожден для славы и побед! Стань на страже родимой земли, не допускай, чтобы кони недругов пили воду из теплоструйного Хан-Харасуга и топтали горные тропы Кирим-тасхыла, резали скот и убивали беззащитных детей. И помни, что упавший на землю встает, только опираясь на землю! Знай и верь, что скоро придет доброе время, когда в безбрежное море сольются все голубые ручьи, а на буйнотравых лугах будут пастись богатырские кони и люди станут жить, не зная ни страшных болезней, ни кровавых войн. Прощай, мой единственный брат!
Охваченный неутолимым горем, как подкошенный упал Хулатай у подножия золотой коновязи. И только Хара-Хулат мог слышать рыдания своего хозяина.
А когда первые лучи солнца осветили лужайку, раскинувшуюся в глухой таежной глуши, тень лебединого крыла легла на опечаленное чело Хулатая. Открыв глаза, он увидел парящую над ним птицу.
И откуда-то издалека, со дна неба, донесся сладконапевный голос пернатой странницы:
