Надев драгоценное платье, Чарых-Кеёк трижды обошла шалаш и трижды взмахнула белоснежным платком. И в этот же миг ее ветхое жилище превратилось в огромный белый дворец, около которого возвышалась коновязь из чистого золота.
Пораженная этим чудом, перестала шуметь вечнозеленая древняя тайга, смолкли пернатые певцы, а четвероногие звери замерли в чащобе, удивленно взирая на сияющий ярким светом, так внезапно возникший на зеленой лужайке белый златоглавый дворец.
Как вкопанный застыл на своем густогривом Хара-Хулате возвратившийся с удачной охоты гордый Хулатай. Много чужедальних земель объехал он, случалось, бывал почетным гостем и на пирах у великих ханов, но нигде и никогда не видал подобного дива.
Алып Хулатай спрыгнул с коня, направился к гостеприимно открытой двери и вошел во дворец, где его уже ожидал богато заставленный различными яствами и напитками золотой стол.
— Эк-кей, месяцеликая! — сказал Хулатай. — Из какой ты земли, от какой ты воды, кто отец твой и кто твоя мать? Ты, освободившая меня из каменного плена, вернувшая мне жизнь и одарившая меня моим верным другом Хара-Хулатом, почему скрываешь имя свое и не скажешь, из какого ты рода, из какого ты племени? Не таись, солнцеликая, открой мне свою тайну!
— Эк-кей, гордый Хулатай, — ответила Чарых-Кеёк, — мы с тобой родные но крови и крову! Ты — брат мой единственный! И оба мы с тобой словно угли от одного костра, который развели добрые руки наших родителей. Твой отец и мой — могучий богатырь Албыган, покинувший подлунный мир по злой воле кровавоглазого Юзут-Хана, наша мать любимая — Ай-Арыг, чьи останки выброшены недругами из нашего жилища. Имя мое — Чарых-Кеёк!
Радостно подбежал к девушке гордый алып, крепко прижал ее к своей груди и, рыдая от счастья и смеясь от горя, промолвил:
— Каменные глаза мои не видели горя и слез родимой земли, каменные уши мои не слышали предсмертного стона любимого отца Албыгана и стенаний драгоценной матери нашей Ай-Арыг, окаменевшее сердце мое не дрогнуло и каменная рука не поднялась, чтобы предотвратить злую напасть. Если бы не волшебные чары твоей любви, единственная моя Чарых-Кеёк, я бы навечно остался безмолвным каменным истуканом, покинутым всеми на голой вершине Кирима.
Словно летящие в далекие края крылатые странники, словно кони, бок о бок стремящиеся к водопою, встретились, разлученные тяжкой бедой, брат и сестра. И радость их разделили приветливо раскачивающиеся кроны вечнозеленых деревьев, и ласковый шепот тайги сливался с разноголосым пением встрепенувшихся птиц.
