Муж мой сделал недовольную гримасу, явно собираясь что-то сказать, но Петр Федорович его перебил:
– Красавица моя, княгинюшка, до завтра вам непременно надо излечиться: вы не забыли, что завтра бал у барона Ротшильда, на котором будет весь бомонд?
И при этих словах он мне едва заметно, но весьма значительно подмигнул.
Можно было диву даваться, глядя на Петра Федоровича, который, искренне любя моего мужа, сына своего приятеля, одновременно наслаждался, содействуя моей интрижке. Такой уж он был человек, этот «театра злой законодатель, непостоянный обожатель очаровательных актрис, почетный гражданин кулис», которого жизнь в мире театральном сделала словно бы лукавым сводником Фигаро или Труффальдино, слугой двух господ…
Вообще говоря, в Париже в те дни было неспокойно: Полиньяк, которого король все же назначил первым министром, несмотря на общее недовольство, принимал один за одним указы, ограничивающие свободу слова, и ропот во всех слоях общества был довольно громок, однако сильные мира сего жили так, будто этот ропот – не более чем шелест ветра в траве. Бал у барона Ротшильда был одним из проявлений именно такого отношения к политическим событиям.
Этот бал на всю жизнь остался в моей памяти, и не только потому, что оказался невообразимо роскошен – скажем, для приготовления ужина барон выписал на один вечер знаменитого Карема, который побывал шеф-поваром у Георга IV в бытность его принцем-регентом, у его величества Александра Павловича, а затем у Талейрана. Роскоши хватало и у Юсуповых, но это была вызывающая, азиатская роскошь, которая имела целью лишь ослепить и уязвить чужое самолюбие. То, что я увидела здесь: эти узорчатые камины, живописные колонны на золотом фоне, изящные канделябры, эмалевые стенные часы на лазурном фоне, золотые вазы, инкрустированные драгоценными камнями и жемчугом, бронзовые стулья с высокой спинкой, которую венчали фигуры, поддерживающие герб Ротшильдов, – все это было не только роскошным, но имело печать изысканности и великолепного вкуса. Каждая вещь являлась шедевром, но они имели значение не только сами по себе – они каким-то немыслимым образом сочетались друг с другом и от соседства не проигрывали, а выигрывали, создавая то, что французы называют ensemble – вместе. Воистину, они были вместе, и я многому научилась в тот очаровательный вечер… который оказался для меня вечером величайшего разочарования.
Я, с той чуткостью, которую испытывают люди в чужой обстановке, ощущала царившее в зале напряжение. Воздух был словно пронизан электричеством, будто надвигалась гроза. Разговоры шли натянуто, я ловила нетерпеливые взоры, обращенные к дверям, как если бы ожидалась очень важная персона. Особенное нетерпение, порой граничащее с неприличием, проявляли дамы, и вдруг я поняла: они ждут прибытия графа д’Орсе! Ради него они так разодеты… ради него так разодета я! Они благоухают не духами – они источают аромат женского возбуждения, желания!
