Как же, ему, полновесному асу, приходилось помогать мотористам, таскать банки с эмалитом, класть заплаты на перкаль, ездить в город в аптечное управление за касторкой, коя использовалась как самое наилучшее смазочное масло. Однако лодырничать ему Туманов не давал. Щепкин от работы стеснения не чувствовал, но видел, как к нему настороженно присматриваются авиаторы, за плечами которых был трудный восемнадцатый год.
Понюхавшие крепко пороху, они слушали его рассказы о зарубежных школах недоверчиво, в пилотаж верили мало, посмеивались снисходительно: одно дело виражировать над учебным полем на машине последней модели, другое — столкнуться нос к носу с вражеским воздушным бойцом на своем древнем «летающем гробу». Тогда не до пилотажа: стреляй первым и сматывайся!
Кто прежде всех заинтересовался опытом и умением Щепкина — так это сам командир, бывший железнодорожный инженер Туманов. Щепкин за эти несколько дней наслушался о Туманове такого, что не знал: верить? нет? Про бывшего инженера мотористы плели легенды. Что будто бы командир был наследником большого богатого семейства, служил на Николаевской дороге, ни в чем себе не отказывал, но затем увлекся авиацией, бросил удобную службу, пошел снова в студенты — к профессору Жуковскому, мечтал сам строить и конструировать новые аппараты.
Семейство сообразило, что к чему, вывихнутого в поступках инженера крепко потрясли, пытаясь вернуть в нормальный божий мир, пригрозили лишить наследства. Однако в ответ он со всем семейством порвал, от наследных благ отказался, жил своим трудом, но не инженерским, а шоферским — работал у какого-то скоробогача. Война грянула, отправили на фронт рядовым авиатором. Оказался он бойцом веселым и лихим, получил Георгия…
От интеллигентного воспитания у него осталась неслыханная вежливость, был аккуратен, всегда выскоблен до синевы, тужурка застегнута на все пуговицы, перчатки штопал сам, но неряшливости не допускал. При эпидемии тифа, мотористы рассказывали, изумлял всех: ежедневно купался в проруби, вымораживал верхнюю одежду еженочно в снегу. И — не заболел!
К Свентицкому Туманов отнесся сухо и свысока, мотористам буркнул о нем непонятное слово: «Парвеню!»
К Щепкину как-то домой пришел сам, принес для распития бутылку кислого местного винца, сказал:
— Вы на наших, Даниил, не обижайтесь, Глазунов вас знает, остальные — нет. Всякого народа навидались, в душу принимают не сразу и не каждого. Не грустите, подлатают «сопвича» — первый вылет ваш!
