Щепкин не выдержал:
— Слушай… Тогда зачем ты со мной идешь?
— Я не иду с тобой, — сказал Свентицкий. — Я тебя, дурака, веду. Не мог смыться без сокрушения черкизовского черепа? Сказал бы. Проводил бы я тебя как человека! А теперь что? Куда я-то пру? На расстрел? Ты-то, оказывается, к своим… А я-то, хрен нерасцветший?
— Ну и остался бы…
— Дурак! Когда он за шпалер схватился и на тебя полез — я его тоже двинул! Инстинктивно: не выношу, когда тебя бьют, мон шер…
Он смотрел грустно, моргая воспаленными веками, в сизой щетине застрял песок.
На шестой день, когда еле волокли налитые свинцом растертые ноги, наткнулись на калмыцкую юрту. Она оказалась брошенной. Из-под драных кошм, как ребра, просвечивал плетенный из ивняка остов. В — юрте, занесенной снегом, нашли ржавый котел, впервые сварили похлебку, заночевали. А утром Щепкин не мог подняться. Ему было жарко и хорошо. Он заболевал.
Дальнейшее помнилось смутно.
В памяти осталось только мерное качание, плывущая земля и боль от веревок, которыми его привязывал кто-то к высокому верблюжьему седлу.
Очнулся он уже в Астрахани, вот здесь, на этой ржавой койке.
Свентицкий, выпив рыбий жир, поглядел на Щепкина:
— Ржешь?
Он подошел к окну, оперся руками о подоконник, несколько раз отжался.
Мускулы, как веревки, вздувались на руках.
— Значит, уже здоров! Кормежки бы побольше! Может, попросишь у своих идейных друзей?
— И так кормят как могут! — спокойно ответил Щепкин.
Свентицкий прилип к окну, глядя на улицу.
— Жмет мой любимый Шерлок Холмс… Как увижу его, аж трясет от любви!
Это он о допросчике. Из местной городской ЧК.
Следователь и впрямь был чудной. Совсем мальчишка, лет девятнадцати, в слишком большой гимназической тужурке, явно с чужого плеча, толстоморденький. Когда Щепкин, придя в себя, рассказал ему о смерти Силантьева, следователь, не стесняясь, заплакал:
— Ах черт! Какой человек был!
Теперь следователь приходил каждый день, как на службу, приносил в парусиновом портфеле чернильницу-невыливайку, ручку со школьным пером, большую амбарную книгу, садился в углу за шаткий стол и, уставившись на Леона круглыми желтоватыми глазами, начинал небрежно спрашивать. Флотский наган в черной кобуре, который болтался у него на заду, казался лишним. Леон сначала не принял его всерьез, даже попробовал наорать, однако парень оказался твердым орешком. Глядя в упор сразу озлевшими глазами, сказал:
— Если вы спасли нашего товарища Щепкина — это еще ничего не значит! Может быть, у вас задание такое было: спасти и войти к нам в доверие… И вы, товарищ Щепкин, не ерзайте; это моя работа!
