— При чем тут Рыкалов?
— Так ты ж к этому купчине каждый день ходишь.
— Я не к нему хожу.
— Знаю. Поповна твоя у него поселилась. После того, как мы дом доктора Богородского опечатали и конфисковали за контрреволюцию. Так?
— Так.
— А у Рыкалова ты этого рыжего борова не встречал?
— Нет.
— Встретишь! — уверенно сказал Молочков.
— Ты серьезно?
— Вполне.
— Что ж мне, там дежурить?
— Зачем дежурить? — Молочков пожмурился. — Ты скажи, что дезертировал из отряда. Мол, все надоело. Он тебя с удовольствием примет. Откормишься, поповна рядом, сладко жить будешь. Может, и углядишь рыжего? А? Ну а не углядишь, Рыкалов при тебе таиться не будет. Может, что и интересного узнаешь.
— Я не шпик.
— И я тоже. Только не стыдно тебе? Знаешь, сколько детворы да женщин налетами побито? Сколько безвинных русских людей гибнет? Должен этому конец прийти?
— Он же мне не поверит.
— Это мы сделаем. Даже приказ по отряду будет, где тебя вполне заклеймят как подлого дезертира и изменника.
— Не знаю… — сказал Свентицкий растерянно. — Ты… не спеши.
За окраиной вдоль Волги раскинулось утоптанное до каменной плотности учебное плац-поле. На земле валялись стреляные гильзы, рубленая лоза.
Щепкин, удрав из дому, как только Даша ушла к Молочкову, сидел на лавочке рядом с комполка Коняевым, слушал, как тот без передыху ругается.
Солнце грело ласково, теплый, предосенний уже ветер лизал щеки. В кончики пальцев толкалась кровь, сердце постукивало ровно, туго перетянутая бинтами спина и плечи почти не ныли. Ноздри щекотали запахи нагретой пыли, терпкой листвы… Нет, жить прекрасно!
Просто ходить по земле, смотреть, есть, пить…
Сидеть под солнцем, впитывая каждой клеточкой его тепло.
Даже спать, скользя в зыбких снах, легко и радостно.
— Ты что, дремлешь? — перестав ругаться, осведомился Коняев.
— Нет, — открыл глаза Щепкин.
— Ты хоть понял, чего я хочу?
— Не очень, — честно признался Щепкин.
— Ну и дурак… Я говорю, выхлопотал в штаарме тебя вместе с машиной и мотористами для моего полка!
— Я еще дохлый…
— А мне тоже не к спеху! Я ж тебе говорю: у меня теперь не полк, одни новобранцы… Вон, глянь, топают! Это второй эскадрон!
Поодаль по плацу, топоча вразнобой, маршировал строй: тростником в разные, стороны торчали штыки, обмундирование у бойцов было самое разное: гимнастерки, косоворотки, железнодорожная форма, кожанки, даже зипуны.
— И это называется стальной пролетарский особый эскадрон! — сплюнул Коняев. — Нет, народ толковый! Токаря-слесаря, даже буровики с Эмбы, с нефтепромыслов, за Астрахань воевать добрались! Только ведь ходить строем и то не могут!
