Даша набросила платок, пошла к двери.
— Ты куда?
— Давайте еще чайку попьем! С воблой… У меня две штуки есть.
Она выскочила во двор, завозилась у печки.
— Завидую я тебе, Афанасий Дмитрия! — грустно вздохнул Глазунов.
— С чего?
— Молодой ты… Я уже в землю расту, а ты — наоборот. Такое увидишь!
— Какое «такое»?
— Люди без неба не могут… Раз оторвались от земли — теперь не посадишь. Как настанет в скором времени светлое царство труда — это я тебе авторитетно говорю — Россия-матушка еще всю вселенную удивит! Какие воздушные машины будут — это сейчас не представишь… Может, даже стеклянные, наподобие хрустальных шаров, чтоб плыли по небу и сияли… Может, многокрылые и огромные, как город. Российский человек способный, ему только волю дай. А воля будет! Будет царство талантливых людей, Афанасий Дмитрич! Может, и ты еще по небу помчишься… Без всяких машин! А что? Я вот думаю, если человеку к туловищу крылья приделать, движок легкий, свободно без механизмов лишних парить можно… Кувыркаться там… — Он ткнул цигаркой в звезды.
— Не… — сказал Афоня со вздохом. — Мне это ни к чему! Летал уже!
— Летал! — передразнил Глазунов. — Не летал ты еще, а тебя везли, как мешок с овсом… Страх, он все убивает! Какую ты красоту мог понять, если трепыхался, наподобие карася на суше? Вот когда сам, по своей воле сядешь. Да нырнешь в небеса… Запоешь! По себе знаю… Потому что все глупое, мелкое от тебя отлетает… на земле остается…
— Чего же не летаете? — удивился Афанасий.
Глазунов постучал по груди, где сердце.
— Движок не позволяет… Клапана износились.
— Не… — подумав, твердо сказал Афанасий. — Мне и на земле хорошо…
Вернулась Даша, запалила каганец. Снова все поднялись к столу, захрустели разломанной воблой. Но она не ела, не пила. В задумчивых глазищах плавало отражение пламени от каганца, тонуло в глубине зрачков, как в омуте.
— Скорее бы война кончилась! — тихо сказала она.
Волга была сизо-коричневой, по ней от сильного ветра полосами шла мыльная пена, берега тонули за сеткой теплого дождя. Щепкин и Коняев сидели под навесом на носу баржи, тянувшейся за буксиром. Буксир натужно водил округлым черным задом, с него несло дымом, громко шлепали плицы колес.
За спиной Щепкина топтались в загородках кони, хрустели овсом, старались куснуть друг друга.
Щепкин сидеть в трюме не мог, задыхался от густой тошнотворной вони, когда-то на барже возили селедку, и она насквозь пропитала ее муторным духом. Сейчас в трюме вповалку спали красноармейцы, то, что осталось от полка Коняева, люди устали так, что ничто на них не действовало.
