Полуденная муха, разомлев от жары, билась в стекло. Щепкин сидел в кабинете Туманова, набивал металлическую пулеметную ленту. Свентицкий окликнул его:
— Принимай, мон шер, гостя! Полюбуйся! Глазунов к тебе послал!
На пороге стоял мастеровой из судоремонтной. В руках держал узелок. Был чисто выбрит, трезв, лицо казалось свежим, только в глазах еще плавала дымка. Видно, надел парадное: черную дешевенькую косоворотку, плисовые шаровары и сапожки с низкими голенищами. Смотрел в упор, требовательно.
— Молотобоец я, — тихо сказал он. — С мастерских. Вы давеча у нас речь сказали. Думал я. Решил. Принимайте!
— Куда?
— Полетам учите. И в рабочкоме мне сказали: раз такое дело, иди!
Он пошарил в карманах, протянул писанную карандашом записку.
— Ерунда какая-то! — растерялся Щепкин. — Как, «учите»? У нас же не школа! У вас какое образование?
— Самоучка я, — вздохнул стеснительно он. — До всего своим умом дохожу.
— Ну, хорошо! — почесал в затылке Щепкин. — Тогда мы вам письмо напишем, поедете в Москву, сдадите экзамены в авиашколу. Примут — учитесь! Разве я против?
— Сколько там обучают?
— Полгода, кажется.
— Мне это не подходит! — Помолчав, упрямо качнул головой, в глазах стыла тьма. — Я ждать так долго не должон. Обязан я как можно скорее до ихнего горла добраться!
Он с тягостной ненавистью уставился в окно, на облака.
— Да некогда вас здесь учить, товарищ! Поймите! — взмолился Щепкин.
Молотобоец усмехнулся криво, сел на стул, положил на пол узелок.
— Что же, так сразу и некогда?
— Послушайте… э-э-э… как вас? — сказал Леон. — Вы представляете себе, что такое, скажем, лонжерон? Или иммельман? Или просто вираж?
— Уйди! — буркнул Щепкин улыбающемуся Свентицкому. Леон раздражал его, и улыбочка ехидная рядом с горем была неуместной. Свентицкий, пожав плечами, вышел.
— Слышь, не гони ты меня, парень, — поднял кудлатую голову молотобоец. — Жжет у меня тут. Жить не могу.
— Ну хорошо! Хорошо! — растерянно сказал Щепкин. — Пошли-ка к комиссару!
У крыльца дачки на ящиках сидел телефонист. Строгал палочку, поглядывал на поле. Там стояли, носами в сторону ветра, «фарман», «ньюпор» и ярко-желтый трофейный «эс-и-файф», на крыльях которого рдели яркие звезды.
Баки были залиты по горлышко, пулеметы проверены, пилоты дежурили с рассвета.
