— Эй, селезень, ты тут не стой, простудишься! Сырость ведь! Тебе себя для дела беречь надо!
Удивительно, при всей своей обширности, шла она легко, словно летела над землей, чувствовалась в ней брызжущая, веселая сила.
На улице перед воротами чихал глушителем только что подъехавший «паккард», светил тусклыми фарами. Молочков крикнул:
— Садись, Щепкин!
В автомобиле меж вооруженными людьми сидели Туманов и Глазунов.
— Это за что ж нам такой почет? — забираясь, спросил Щепкин.
Молочков покачал головой.
— Не почет… Подрежут вас, подстрелят, шпаны много. Кому летать?
— Так уж мы шпане нужны?
— Шпане не шпане, а без охраны теперь ходить не будете! Взяли мы тут пару гостей, вокруг аэродрома бродили. Серьезные гости. Один даже пулю себе в лоб закатил…
— Вы б лучше о бензине думали.
— Будет тебе бензин! — уверенно сказал Молочков.
— Откуда?
— А вот это уж наше дело!
…На аэродроме горели костры из старых шпал. В их неверном свете плотники стучали топорами, ладили крыши на сгоревших ангарах. Днем они работать отказывались — боялись неба. Для ремонта взяли и часть обугленных бревен, стены ангаров стали полосатыми, бело-черными.
В ночи на кладбище смутно угадывались вороха веток. Под ними стояли аэропланы. Среди памятников они и сами были похожи на памятники. Такие же тихие и ненужные.
У костра Леон жарил на проволоке кусок конины.
— Хочешь беф-иго-го? — протянул он шипящее мясо Щепкину.
— Нет.
Свентицкий не обиделся, разложив платок, вынул из-за голенища нож, со смаком хрустел хрящами.
— Так как, Данечка? — сказал Свентицкий. — Чего делать? То, что ты так блистательно спер ероплан, чудо! Но дальше-то что?
— Придумаем.
— Брось! — вздохнул Свентицкий. — Единственный выход, соорудить огромную рогатку, пусть ее местные пролетарии натягивают и пуляют по тучкам! Как вы на сей предмет рассуждаете, Афанасий Дмитрич?
У костра зашевелился ворох тряпья, из-под него выглянул, зевая, приблудный казачонок.
— Все шутите, Леонид Леопольдович! — сказал он. — А я вот слыхал, в городском саду уже новую могилу вырыли. Братскую. Конечно, мне все одно. Только русский народ жалко.
— Вот видишь. От горшка два вершка, а больше тебя соображает, — сказал Щепкин.
Афанасий без радости вздохнул:
— Да ничего я уже не соображаю!
…Смутные думы и впрямь постоянно тревожили Афанасия, хотя он ни с кем ими особенно не делился, помалкивал. Но трудно ему было, ох, как трудно!
Его ведь как учили? И сотник Лопухов, и папаша, и отец Паисий, да любой житель в станичке, что говорил? Казак есть главный столб государства, на котором весь порядок держится. На самом верху сидит царь, царица с царятами, главные генералы и другие тайные и явные советники. Пониже — архиереи, митрополиты, духовные пастыри, которые христианскую, истинно справедливую веру блюдут и нехристям ее марать не позволяют. Еще есть славное купечество: сила немалая. Закроет купец свою лавку, значит, ходи, Афоня, без ситцу или сукна, свети голым задом. Подковы, соль, керосин, свечи, леденцы, шлеи, хомуты и прочая сбруя — все от них.
