— То есть литература и совесть — две вещи несовместные? — я тоже запахнул пальто и поспешил вслед за Мишелем.
Мы купили в гастрономе курицу на ужин и быстро подошли к дому.
— Литература в нашей несчастной стране слишком долго была имитацией духовности в отсутствии веры, подделкой под глубину мысли и суррогатом интеллигентности. Сегодня она должна просто отказаться от своих завышенных мессианских претензий и притязаний на всеведение, — Мишель остановился у порога нашего парадного и зазвенел ключами в кармане. — Сегодня понять книгу уже не легче, чем понять жизнь, но это не следствие глубины. Немало литературных произведений обязаны сегодня своим успехом убожеству мыслей автора, и лишь потому, что они сродни убожеству мыслей публики.
— Итак, поэт в России не больше, чем поэт, а писатель — больше не властитель дум и не инженер человеческих душ? — усмехнулся я, входя за ним в прихожую.
Мишель прошёл на кухню и набрал воды в чайник. Я же включил камин и предложил Литвинову помочь ему с ужином, хотя сегодня была его очередь готовить. Литвинов с благодарностью согласился, и лицо его просветлело.
Он продолжил тему, причём, куда оживлённее, чем раньше.
— Писатель — это просто тот, кому есть, что сказать. Ведь слово — лишь посредник между людьми, и если у одного из них нет той мысли, которую он бы хотел передать с помощью слова, само слово не может компенсировать этот недостаток. Но проблема глубже, она — в отсутствии истинного ума и чести, Юрий. Профессионализм писателя — это владение языком и способность творить миры, построить сюжет. Вот и всё. Но практически все писатели, относящиеся к первому ряду литературного пантеона, к примеру, Пушкин или Достоевский, были не только мастерами формы, но порядочными и умными людьми. Достоевскому было что сказать, его романы — пример совершенно потрясающей концентрированности мысли и вершина морали. Но ум — это то, чему невозможно научиться, а честь не является составляющей писательского профессионализма. Отсюда — кривые разговоры Гамлета с совестью.
— Почему кривые-то? — напрямик спросил я, ставя на плиту сковородку.
— Потому что поэт в России, может, и больше, чем поэт, но баба — всегда баба. Стремления женщины столь естественны и непреложны, что разум кажется ей ненужным, она глуха к его доводам. Мужчина может править миром и стяжать бессмертную славу своей мудростью, но женщина заметит только, что у него запонки не подходят к галстуку.
