— На дне она, где ил и водоросли… Спать в них ушла, — но сна и там нет! — голос девицы надрывно всхлипнул, потом упал до глухого завывания. — Но я её любил, как сорок тысяч братьев любить не могут! — Ирина сделала небольшую паузу, и снова заговорила низким хрипом, имитируя, должно быть, голос совести. — Гамлет! На дне она, где ил: ил!.. И последний венчик всплыл на приречных брёвнах… — Последовала новая пауза. — Но я её любил как сорок тысяч… Меньше, всё ж, чем один любовник. — Аверкиева вытянулась в струнку и трагическим голосом, бросив презрительный взгляд на Литвинова, закончила. — На дне она, где ил. Но я её — любил??
Когда под восторженные аплодисменты «цветаевок» прозвенел звонок, я, признаюсь, вздохнул с облегчением. В коридоре я присоединился к Литвинову и, зная, что об Аверкиевой лучше не заговаривать, чтобы не сыпать бедняге соль на раны, спросил у него, что он думает о беседе Гамлета с совестью? Он согласен с изложенной поэтической интерпретацией?
Мишель, выйдя на улицу и поёживаясь под пронизывающим октябрьским ветром, поднял воротник пальто и с видом страстотерпца уныло пожал плечами.
— Мнение классика русской литературы почему-то значит для нас больше, чем самые взвешенные научные концепции, — посетовал он. — Русская литература — святыня в отечестве, своего рода светское Евангелие. Ты можешь не разбираться в элементарном, но не знать «Героя нашего времени» или «Чайку»? Как может существовать полноценный русский интеллигент, который не читал «Братьев Карамазовых»? На самом деле, — он замотал горло шарфом, — легко. Но кто же с этим согласится? А между тем, — Литвинов достал пачку сигарет и, закрывшись от ветра, прикурил, — классик русской литературы вполне может говорить ерунду. Да ещё вдобавок — клиническую.
— А не экстраполируешь ли ты, Мишель, неприязнь к женской логике на суть вопроса? Обвиняя Цветаеву в глупости — не проявляешь ли ты просто мужской снобизм? — сам я наслаждался тем, что после многочасовых бесед с Мишелем, даже соотнося количество слов с количеством мыслей, перестал искать форму их выражения.
Литвинов покачал головой. Он был хмур, выглядел усталым.
— Причём тут снобизм? Что формирует систему ценностей? По логике творческой интеллигенции — только литература. Но литература никого не делает нравственным. Прожжённые негодяи могут восхищаться Достоевским не хуже самых рафинированных моралистов. Сегодня общество объедается открытиями недоступной ему ранее классики и любопытными экспериментами западной литературы, однако именно сейчас вся эта поголовно читающая классиков интеллигенция совершает череду эпохальных гнусностей, и ты не можешь этого не понимать.
