Ей много раз задавали один и тот же вопрос: «Зачем?..»
Она с невинной улыбкой дитя пожимала плечами, словно сама недоумевала – как такое могло с ней случиться, и продолжала ослепительно молча улыбаться. Её глаза, не мигая, смотрели в глаза собеседнику. Тому начинало казаться, что она проникает в его сознание, душу, сокровенные мысли. Шевелиться не хотелось, да и не было сил. Валентина чуть подавалась вперёд, прищуривалась, её зрачки исчезали в тени мохнатых ресниц. Глаза становились серо-зелёным тоннелем-лабиринтом, который притягивал, завораживал, лишал воли, и, если кто-то туда попадал, назад ему пути не было. Впереди ждала только сладкая гибель. Как у мухи, нашедшей финал своей жизни в меду…
Пашка каждый раз прощал, погибая многократно и снова возвращаясь к этой жизни…
Он любил лежать на горячем животе Валентины. Голова его мерно вздымалась. Он словно качался на тёплых волнах. Так когда-то его укачивала мама. Валентина касалась кончиками пальцев его шеи, головы, поглаживала волосы, и он всенепременно засыпал. Просыпался от того, что его целуют, тело ласкают трепетные женские пальцы и легонько покусывают белоснежные зубки жены. Более нежнейших прикосновений он не ведал. Это были руки богини: мягкие и холёные с внешней стороны, с затвердевшими бугорками потёртостей от ежедневных встреч с грифом трапеции с внутренней. Жадные, многоопытные, доставляющие блаженство мужчине, от сладких полуобмороков до нестерпимых мук…
– …Пашенька! Мальчик мой! Да, в моём ненасытном женском теле живут пороки и грешные желания. Да, в моём чреве, как сказал тот самый священник, живёт дьявол. Но в моём сердце живёт – Бог! Тело, как я уже говорила, увянет рано или поздно. Желания исчезнут, как утренний туман. Душа же в человеке вечно молода! Поэтому со мной, в конце концов, останется только Бог! И он мне всё простит. Прости и ты! Потому, что ты для меня в этом мире, дорогой мой мужчина, и есть Бог! Единственный и незаменимый! Без тебя – пустота! Как праздник без музыки! Вино без хмеля! Как губы без поцелуя! О, как я научилась красиво говорить!.. Моя сила в слабости. Прими меня, родной, такой, какая я есть…
Пашка понимал, что Валентину бросает в объятия к новым мужчинам не столько похотливое нутро нимфоманки, сколько жажда новых ощущений, чего-то до сей поры так и не изведанного. Ей была жизненно необходима пусть и иллюзорная, но очередная победа. Она, как и её мать, неосознанно стремилась к безграничной власти над Мужчиной. Подчас любой ценой. Это был какой-то изнуряющий марафон охоты ради охоты. Ни клятвы Пашке, ни бесконечные заверения, что, мол, это в последний раз – всё понято и пережито, не помогали. Проходило совсем немного времени, и Валентина, словно законченный алкоголик, срывалась, с головой бросаясь в очередной водоворот. Это была своеобразная неизлечимая болезнь. Валентина искренне любила Пашку. Она была ласковой и заботливой женой в быту, необузданной и неистовой до исступления в интимной близости. Она жила, не щадя ни себя, ни тех, кто был рядом. Пашка был потерян, измотан и раздавлен двойственными ощущениями и депрессией. Он не мог уйти, потому что его семейный очаг пылал пожаром и сердце было переполнено чувствами. Не мог и остаться, потому что его мужское достоинство было в который раз растоптано и растерзано, и в этом самом пожаре сгорало что-то очень важное и главное. Глаза его потухли. Плечи как-то сникли сами собой. Он казался ниже ростом. От его летящей гордой походки не осталось и следа…
