Когда доели рыбу, Уруй спросил:
— Ну? Идем?
Родий хмыкнул и пробурчал себе под нос что-то вроде того, что «да мы и так все идем да идем», потом кивнул, поднялся, подхватил саквояж, в который только что спрятал нож, и пошел вверх по берегу Реки. Уруй покачал головой и тоже пошел следом.
Сон, что приснился китаянке из заведения Мадам Нинель
В провинции Нися Хуэй жила китаянка. Она была бедной, да к тому же и шить не умела. Звали ее Цзи Фэй. Однажды ее увидел сын сановника Хун Цзэ-Лун и, воспылав страстью, решил жениться. Но богатое семейство воспротивилось такому неравному браку, и, следуя сыновнему долгу, Хун Цзэ-Лун вызвал бедную Цзи Фэй, с тем чтобы сказать ей о решении, принятом его родителями. И когда они шли, из зарослей бамбука выскочил заяц и перебежал тропу прямо перед влюбленными. Одним движением Хун Цзэ-Лун выхватил лук, наложил стрелу на тетиву и выстрелил вдогонку зайцу.
Освежеванного зайца Цзи Фэй приготовила так, как это принято в провинции Сычуань, и отправила родителям Хун Цзэ-Луна: старому императорскому сановнику, его жене, и его второй жене, и главной смотрительнице за сановными наложницами. После этого родители разрешили своему сыну взять в жены Цзи Фэй.
Мудрый Кун Цзы по этому поводу сказал, что в зайце была скрыта плохая карма двух семейств, а меткий выстрел Хун Цзэ-Луна прервал ее цепь.
С тех пор у них все было хорошо. Хун Цзэ-Лун был направлен в одну из приморских провинций старшим чиновником императорского суда, а его жена стала богатой и научилась шить.
А кости того зайца выбросили в реку, и они уплыли в Желтое море.
Для капитана Кадзооку самым неприятным в экспедиции было не отсутствие цивилизованного общества, не затянувшаяся, как удавка на шее жертвы или петля на шее преступника, зима и даже не отсутствие привычной еды, что больше всего угнетало практически всех солдат и офицеров. Самым неприятным для капитана Кадзооку, командира небольшого отряда, направленного в Малый Париж, было непонимание им живущих здесь так называемых русских. Даже на первый взгляд разница между доктором Уфимцевым, отцом Василием, взятым наугад золотопромышленником, к примеру Бородиным, лавочником Штильмарком и еще кем угодно, была разительной. И это даже не упоминая женщин — и тех, кто жил при своих мужьях, и из заведения Мадам Нинель (эти-то везде одинаковы, хоть в Шанхае, хоть здесь, в Малом Париже, да, верно, и в Париже, где капитан никогда не был, но мог предположить его существование по рассказам французов, которых ему доводилось встречать в Шанхае). Но при всех различиях между ними было что-то общее, что объединяло их, невзирая на то что они, якобы русские, это родство старательно отрицали. Глядя в основательно замерзшее окно, вполуха слушая доклад подчиненного, изобилующий сведениями о случаях расстройства желудка, шатающихся зубов и кровоточащих десен, обморожений, и ворчание рядовых по поводу отсутствия выпивки и развлечений, капитан Кадзооку раздраженно думал об этих различиях и о своем непонимании причин поступков этих, на первый взгляд цивилизованных европейцев. На поверку они оказывались лживыми варварами, хуже любого корейца, право, и уж точно в ненадежности равными маньчжурам-хунхузам, которые днем в городке улыбаются и кланяются всем лицам и спинам, но дайте им ночь, дайте им тайгу, дайте им хорошую винтовку и засаду, так чтобы тот, в кого они будут целиться, их не видел… Эти «русские» были такими же, с той лишь небольшой разницей, что позволяли себе плевать вслед японцам, а некоторые, особо задиристые, вроде казаков, могли и в лицо плюнуть. И это при том, что отряд прибыл в Малый Париж по настоятельной просьбе главных золотопромышленников области, измученных постоянными набегами на прииски и рудники то желтых хунхузов, то белых, называющих себя «красными», то просто бандитов-казаков, а то вообще таинственных сил, о которых они, пригласившие японцев, старательно умалчивали, виляли и уходили от того, чтобы четко и ясно объяснить, что же им нужно.
