— Эй! Я первый был, — сказал Родий.
Штитман, даже не оборачиваясь, ответил:
— Это у твоей матери я первый был… Пока шкуркой поиграй.
И поднялся наверх. Мадам предложила Родию другую девушку, которая к этому времени тоже освободилась, но Ликин только покачал головой и, надев шляпу, ушел.
Штитман, то спускаясь за коньяком, то поднимаясь на второй этаж, веселился всю ночь то с одной, то с другой. «Вы, сударь, как последнюю ночь живете», — заметила ему Мадам Нинель, когда разгулявшийся стрелок оплатил сразу двух китаяночек. «Ах, Мадам, я так скажу: любая ночь — последняя. И те, кто этого не понимает, остаются ни с чем. Вы же меня понимаете! Может, присоединитесь к нам, Мадам?» Мадам Нинель, приняв вид еще более сухой и костлявый, отмахнулась от вошедшего в раж Иосифа. Так вот и пролетела ночь.
А утром, спускаясь с крыльца, Иосиф Штитман, сорокалетний охотник за головами, увидел ожидавшего его Родия Ликина, чей возраст вряд ли был больше девятнадцати лет. О чем они говорили между собой, неизвестно. Раздался один выстрел, следом второй и третий. «Девушки», услышавшие стрельбу, выскочили (естественно, подождав некоторое время, чтобы не попасть под пули) и обнаружили Иосифа Штитмана, от чьей головы, разлетевшейся, как тыква под кузнечным молотом, остались только ошметки кожи, кости, волос, крови и мозгов, разбросанные по фасаду веселого дома. Штитман без головы держал в руке револьвер системы «Смит и Вессон», в барабане которого были две стреляные гильзы. Родий же сидел на земле. На коленях у него лежал карабин. А на черной ткани с левой стороны расплывалось еще более темное пятно. Родия внесли в бордель и положили на кушетку. И девушек, и Мадам поразило то, что раненый улыбался. Кто-то завел граммофон. Послали за доктором и полицмейстером. Мадам была уверена, что, пока чиновники доберутся, тем более в такое раннее утро, мальчишка умрет прямо на кушетке в холле заведения, перепачкав кровью кушетку и подушки. Первым появился, хоть ему было дальше ехать, фельдшер Уфимцев, заменявший отсутствовавшего доктора Вязьмина. Через четверть часа после медицины прибыл полицмейстер Франц Гансович Манке. Осмотр тела Штитмана ввел желудок полицмейстера в нигилистическое состояние и заставил пожертвовать завтраком в пользу ближайшего угла. Приведя себя с помощью Мадам Нинель в порядок, Франц Гансович пошел разговаривать с доктором.
— Этот тоже? — с надеждой спросил у врача полицейский чин.
