— Вы прекрасно вальсируете, мадемуазель Лопухина, — услышала она красивый звучный голос князя. — Где вы учились? Может быть, за границей?
— Нет, сударь, я не была за границей, — ответила Анна, стараясь говорить небрежно. — Меня учили в Москве.
Это было не совсем правдой: никакой учитель танцев с ней не занимался, училась она у подруг, у младшей сестры, которая вперед нее так удачно вышла замуж и уже бывала на балах.
— У вас были прекрасные учителя, — продолжал князь. — Скажите, а мазурка? Танцуете вы ее?
— Нет, с этим танцем я еще не знакома.
— Жаль, я был бы рад пригласить вас на этот танец.
Вот и все, что они успели сказать друг другу. Танец кончился, и они расстались. «Почему бы ему не пригласить меня еще раз? — думала Анна. — Это не обязательно должен быть вальс. Пусть будет экосез, или болеро, или что-то другое. Тут не будет ничего неприличного. Почему бы?» И действительно, заиграли болеро. Однако князь Гагарин не двинулся с места. Вместо него к Анне направлялся хозяин бала — сам император. Вновь она подала ему руку, ощутила пожатие этой слабой неловкой ладони — совсем не такой, как широкая и крепкая рука князя.
Заиграла музыка. Они сходились, расходились… При одном из сближений Павел сказал ей:
— Вы сегодня как-то особенно обворожительны. Временами я вас просто не узнаю. В вашем лице появилось что-то чувственное, что-то…
Он не успел сформулировать, что именно — танец властно требовал от них поменяться местами с танцующей рядом парой. При следующем сближении Павел произнес:
— Вы так хороши, что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не прижать вас к своему сердцу, чтобы на виду у всего зала не обнять вас!
— Я верю, что сознание своего долга, своего положения удержит вас, государь, — едва слышно ответила она.
При последнем сближении он снова шептал ей слова любви, и она уже не знала, что отвечать. А когда вернулась на свое место, генерал-прокурор Лопухин подошел к дочери и тихо спросил:
— Что с тобой сегодня? Ты очень похорошела. Я и не знал, что моя дочь такая красавица! Уж не влюбилась ли ты, часом?
— Что вы, батюшка, как можно! Я понимаю свой долг и понимаю, что государь назначен вовсе не для меня, но для престола.
— Молодец, что так понимаешь, — одобрил отец. — Но меня сильно беспокоит страсть, которая написана на лице его величества. Всем известна необузданность его натуры. Как бы он в порыве страсти не совершил какой необдуманный поступок, о котором сам будет жалеть впоследствии. Знаешь, давай уедем прямо сейчас, когда он занят разговором со своей царственной супругой. Сделаем это незаметно, как принято у англичан.
