В числе этих друзей был трагический актер Тальма, у которого был маленький домик на улице Шантрень. Тальма два раза в неделю угощал Бонапарта обедом, и тот считал себя счастливым в компании комедиантов, обедавших у товарища. Однако дружеская близость этих отношений, заметим мы, стала тяготить Наполеона, когда счастье улыбнулось ему: уже на другой день после назначения командующим над итальянской армией Бонапарт вот как разговаривал с одним из своих друзей:
-- Вы растолстели, Мишо!
Тот, думая, что они по-прежнему равны с еще так недавно произведенным генералом, ударил его по животу, намекая на счастливый жребий, который Бонапарт сумел извлечь из горькой нужды и неизвестности.
-- Ага! Да ведь и вы тоже округлились, мой батюшка! -- весело вскричал Мишо.
-- Вы забываетесь, господин Мишо, -- сухо сказал Бонапарт.
Если Мишо и забылся, то Бонапарт, со своей стороны, никогда не забывал и не прощал фамильярности комедианта, который, однако ж, всегда жертвовал на бедность Корсиканца.
Женившись на вдове, принесшей ему значительную часть состояния, Тальма увлекся другой особой, которую взял в жены позже, а сыграв свадьбу, имел неблагоразумие надолго оставить свою жену. Долгое время она терпела, не жалуясь на неблагодарность любимого. Но когда ее терпение истощилось, она написала письмо, чтобы напомнить о себе ветренику, совершенно позабывшему супружеский кров.
Жалоба была так трогательна, что Тальма заволновался.
-- Во вторник я явлюсь! -- сказал он принесшему письмо.
Но одно важное обстоятельство помешало ему явиться во вторник и на следующий день, он отправился в четверг. Но придя в свой дом, он наткнулся на гроб жены. Несчастная, прождав напрасно вторник, отчаялась и наложила на себя руки. Испытывая отвращение к дому, напоминавшему о его роковой ошибке, трагический актер продал строение в 1796 году Бонапарту. Теперь Наполеон вступил господином в дом, где еще несколько месяцев назад получал, как милостыню, обед.
Мадам Бонапарт, муж которой, находясь в Египте, строго запрещал в своих письмах любые шумные удовольствия, -- страсть бывшей Чудихи, -- в продолжение двух лет вела однообразную жизнь в этом мрачном жилище, расположенном между дворцом и садом, к которому вела аллея, стесненная двумя домами, выходившими фасадом на улицу. И аллея эта упиралась прямо в фасад "гостиницы Спокойствия", где поселился Кожоль.
Бросившись на постель в своей новой комнате, Пьер смог уснуть только два или три часа спустя, но без тревоги, тяготившей его до сих пор. Когда он открыл глаза, уже настала ночь и в комнате царила темнота.
