- Десять.
Магистрат сунулся кривым носом в бересты:
- И плата за дознание.
В ратуше было тепло и сонно, плавала в солнечных столбах пыль.
- Двенадцать, и не шельги больше.
- Прямо сейчас.
- Четыре, - Крадок вывернул мошну, показывая ее внутренности. Монетки покатились по столу, отец-магистрат живо прижал их дланью. Порскнул из-под рукава песок. Покосившись на Юрия, рядец быстро смел его на пол.
- Однако же терзают отцов-благодетелей сомнения. Поелику вверенный нам градец не узрел возка славного нашего сожителя и врачевателя, - магистрат пожевал нижнюю губу. Ей-ей, барсучина. - А челядин вельми много, три девки...
Мастер перегнулся через стол. Отец-магистрат подался назад, в словах тоже.
- Замечу также, - сказал он с печалью в голосе, - что охрана вашего дедушки оказала гостю тароватому, известному и полезному Кроме, гвалт и поношение.
Юрий вылупился от души:
- Что?
Ресницы хлопнули одновременно - черные, длинные, как песня, Юрия и белесые рядца.
- Гвалт и поношение. Вот, в грамотке записано.
- Гвалт, может, и был, - вздохнул знаменщик, - а поношения - не было.
- Как же не было поношения? Он же гостя этим... басурманом звал?
- Сколько? - спросил Юрий прямо.
- Пять.
- Упырь.
- Набавлю.
- Стукну.
- А вот это - не нужно! - воздел пухлые руки рядец.
- Две.
- Но возок представьте. И озаботьтесь прошением в гильдию о дозволении врачевания, поелику...
- Понял.
И они разошлись, почти довольные друг другом.
Сольвега стукнула по исхудавшему мешку. Взлетела пыль. Радостно засмеялся Микитка.
- Ой, держите меня! - всплескивая обвалянными в муку руками, охнула Сольвега. - Ох, трое держите, четверо не удержат!
Тумаш с Саввой рады были стараться. Андрей - не все синяки еще зажили, чуя подвох, остался в стороне. И правильно. Неотразимая в ближнем бою Сольвега грудью разметала помощничков. Тумаша приложило об угол стола, Савву мало-мало не закинуло в очаг. Попытка возмутиться была пресечена на корню.
- У, ряхи бесстыжие, - свирепствовала ключница, - оглоеды, коты подзаборные. Совести у вас нет! Мыши скоро с голоду разбегутся. Толокна в кадушке на дне, по ларю с мукой ветер свищет, шемаханское пшено кончилось, а вы жрете да девок лапаете, саранчуки!
- Такую лапнешь, - прогудел Савва, потирая колено. - Себе дороже.
Сольвега метнула в него косой взгляд, грохоча в котле уполовником.
- "А когда я стану вот так, - осторожно прошептал Андрей, - то мне плевать, на какой стороне у тебя тюбетейка".
