Дубровчиха умолкла, и все бабы смотрели теперь на деда Фишку, словно он мог успокоить их надорванное тревогой сердце и помочь в беде.
Слух был правдоподобен. Теперь становились понятными и слова Демьяна Штычкова, бахвалившегося тёмной ночью: «Мы их выкурим из буераков, выкурим!» Надо было что-то делать-и как можно скорее.
- Они всё, бабочки, могут. И резню сотворить могут,-заговорил тревожно дед Фишка, но в тот же миг спохватился, понимая, что говорить бабам такие слова не следует. И тогда он выпрямился, приосанился и сказал:-Ну, вот что, бабочки: горевать пока нечего. Идите по домам и о мужиках не кручиньтесь. Препоручите их мне, а я уж как-нибудь о них позабочусь.
Лица у баб просветлели, и они заговорили наперебой, все сразу.
Дед Фишка предупреждающе поднял руку:
- Тише, бабочки, тише! Этак Ерунда о нашем уговоре вперёд мужиков будет знать.
Упоминание о штабс-капитане отрезвило баб. Они притихли и поодиночке стали расходиться. Дед Фишка кинулся во двор. Дома Агафья попыталась заставить его сделать кое-что по хозяйству, но старик посмотрел на неё и сказал:
- Нет уж, Агаша, не буду. Хоть изба гори, а мешкать мне тут нельзя.
И он рассказал сестре о своей встрече с бабами. Агафья согласливо закивала головой, потом торопливо зашаркала ногами в куть. Не прошло и часу, как она напекла для сына ржаных, заведённых на квашеном молоке караликов.
Старику хотелось скорее двинуться в путь, но он терпеливо наблюдал за тем, как Агафья любовно складывала подрумяненные каралики в белую тряпку.
- Ну-ну, пусть покушает Матюша свеженьких. Сухари-то, поди, опостылели хуже горькой редьки,-с лаской в голосе сказал дед Фишка.
- Пусть, пусть покушает. Он каралики-то всегда любил. Вот как сейчас на него гляжу: махонький он, вихрастый, глаза-чисто небо, и каралик в руках…
Агафья умолкла, дыхание её стало неравномерным, тяжёлым, и чувствовалось, что тихие слёзы умиления слепят ей глаза и сжимают горло. От всего этого дед Фишка тоже ощутил какую-то лёгкую, но мучительно-сладостную горечь в душе и, боясь, что это чувство расслабит его, завертелся по прихожей. Агафья заторопилась, быстро перетянула узелок прядью кудели и подала его брату.
На полях было безлюдно и неприглядно. Ветер со свистом раскачивал гибкие стволы берёз и осин. Сизые облака клубились, переливались, как кипящая вода в котелке. Нахохлившиеся вороны угрюмо и неподвижно сидели на макушках сухостойных лиственниц. Порывы холодного воздуха приносили откуда-то запахи надвигающейся зимы.
