— На «Гермионе»! — воскликнул адмирал, и на его побледневшем лице промелькнул гнев при воспоминании о том злосчастном фрегате и ещё более злосчастном мятеже, когда его экипаж расправился со своим жестоким капитаном и большинством офицеров и передал корабль врагам в испанском Мэне. — Тогда погиб мой юный кузен, сын Дрого Монтагю. Ему сломали руку, а затем изрубили на куски. В тринадцать лет он был уже таким одаренным юношей, что большего и желать трудно. Вот трусливые негодяи!
— Мы с ними намаялись, сэр. «Сюрприз» ветром отнесло от острова, и кое-кому пришлось настучать по голове.
— Это избавит нас от необходимости их вешать. Но хоть кого-то вы оставили, я надеюсь?
— О да, сэр. Сейчас они на китобое, и я был бы очень благодарен, если вы переправите их оттуда как можно скорее. У нас нет других шлюпок кроме моей гички, а мои немногочисленные морские пехотинцы уже вымотались до предела, сторожа пленных вахту за вахтой.
— Их нужно отправить сразу на виселицу! — воскликнул адмирал, дёргая колокольчик. — О, как радостно мне будет видеть их болтающимися на рее, эту собачью падаль! Вы должны завтра прибыть вместе с Джейсоном, и тогда у нас будет достаточно капитанов, чтобы устроить трибунал.
У Джека сжалось сердце. Трибуналы он ненавидел. А ещё больше он ненавидел отправлять людей на виселицу. Кроме того, Обри хотел выйти в море, как только пополнит запасы воды и продовольствия для плавания домой. И учитывая явную нехватку старших офицеров в Бриджтауне, он подумал, что смог бы отплыть через два дня. Но возражать нет смысла. Секретарь и флаг-лейтенант адмирала тоже сидели в каюте, приказы уже отданы, и стюард внес в кабинет бутылки с элем.
Напиток оказался невыносимо шипучим и к тому же тёплым. Но как только все распоряжения были отданы, адмирал с явным удовольствием большими глотками опустошил стакан, после чего мрачное выражение покинуло его постаревшее лицо. После долгой паузы, во время которой слышались только тяжёлые шаги морских пехотинцев и звук отваливающих шлюпок, он сказал:
— Последний раз я видел вас, Обри, на ужине у Данганнона в Дефайансе, после которого мы играли тот отрывок из Глюка в ре-миноре. С тех пор я не имел удовольствия послушать музыку, кроме той, что играю сам себе. Кают-компания здесь представляет собой жалкое сборище: с десяток человек пищат на немецких флейтах и все фальшивят. Им только на еврейской арфе[2] играть, а голоса мичманов уже давно сломались, да в любом случае никто не может тут отличить «до» от «ре». Полагаю, у вас в Южных морях было то же самое?
