Однако глубинные причины, объясняющие неповиновение и заносчивость подданных, иные. Период регентства отличается от времени правления законного монарха. Это, так сказать, мирское время, которое противостоит священному времени, безвременье, когда заходит светило и над королевством сгущается мрак. Конечно, король никогда не умирает совсем, и дух из тела почившего короля переходит на его преемника. Кончина монарха сравнима с мимолетным и скоропреходящим затмением, не причиняющим ущерба существованию королевства, но все же остро ощущаемым. Это «затмение того великого солнца, которое померкло, и тотчас же видно, как вместо него его свет изливает другое»[57]. На деле же затмение продолжается весь период регентства. Каково бы ни было аллегорическое преувеличение, но неучастие в делах несовершеннолетнего короля воспринималось как явление космического масштаба, и хвалы в адрес королевы-регентши выражали намек на беспорядок, вызванный исчезновением таинства, что причиняло страдания всему социальному организму. Тьма окутывала королевство, и в ожидании, пока снова взойдет солнце, государство освещалось меньшими светилами, мирскими и безблагодатными, каковыми являлись добродетели регентш. Какими бы опытными они ни были, они все же не могли ссылаться на власть, дарованную небесами, и на sul generis[58] власть, принадлежавшую только королю. Какими бы они ни являлись исключительными личностями, их никогда не ценили по достоинству, ведь на них не распространялась та таинственная и пророческая, загадочная и божественная сила, приписываемая коронованному жрецу. Приговоры короля и те решения, которые он принимал при управлении государством, считались велениями свыше, недоступными человеческому разуму. По этому поводу официальная доктрина не допускала неверия. Так, по случаю смерти Людовика XIII парламент выразился следующим образом:
«Мудрость и образ действий, которые встречаются в рядовых должностях, занимаемых простыми людьми, в лице государя достигают Божественного совершенства, на проницательность которого все они полагаются при отправлении своих профессиональных обязанностей, разделяя его пророческий дар и достоверность предвидения»[59].
Регентша не имела мистической природы короля и, следовательно, не обладала его пророческим даром и способностью предвидения. Поэтому, несмотря на все усилия вознести ее над низменной женской природой, палата пэров не могла опереться ни на что, кроме обычных, в какой-то мере даже домашних, добродетелей: набожность, умеренность, мудрость, милосердие, склонность к добру, безупречная репутация. С такими качествами и с Божьей помощью, конечно, не претендуя стать равной королю, она, по крайней мере, могла хотя бы на время заменить его и, может быть, проявить себя достойной славной памяти Бланки, матери Людовика Святого, которая регентствовала после смерти Людовика VIII и, «будучи дочерью короля Кастилии и английской принцессы, так благородно управляла королевством, блюдя славу своего сына и пользу государства, что память о ней осталась на века, а ее славное имя превозносят потомки»
