После курсов Генка надеялся попасть на одну из всесоюзных ударных строек в Среднереченске, но его направили в порт.
Однако беда все же добралась до него. Оборвался трос козлового крана, и рухнувшей бетонной формой чуть не придавило стропальщика. Скандал был огромным, и Генку выгнали из крановщиков.
Когда Генка рассказал Лехе Бурнину про вдруг лопнувший трос и упавшую плиту, Бурнин сразу нашел выход из положения. «У нас в речном отряде людей не хватает, туда всех берут. Давай к нам, на «Ласточку», матросом!» Вот так Генка стал мотористом теплохода «Ласточка».
Капитан теплохода Генке понравился. В Кирилле Дорофееве не было той суровой властности, которой Генка всегда боялся. Дорофеев был его сверстником, с командой держался запросто, а если и психовал, то горячо, нелепо и быстро отходил, даже извинялся за грубость. Но все же Дорофеев был капитаном, то есть начальником, и в друзья ему, понятно, не годился.
Совсем другим человеком был Ведерников. Его замкнутость, подчеркнутая серьезность отпугивали Генку. Услышав, что Ведерников скоро станет капитаном вместо Дорофеева, Генка огорчился… Не было у него особого контакта и с коком. Женя Уздечкин казался Генке человеком хитроватым, себе на уме. Поэтому он тянулся к Бурнину и по привычке, выработавшейся еще в детстве, безропотно ему подчинялся.
Страх угнетает, но голод способен пересилить страх. С утра Карнаухов ничего не ел, полушубок на нем был совершенно мокрым, но погода уже наладилась, и поэтому надо было жить дальше. Он натаскал хвороста, взбудоражил огонь, повесил сушиться полушубок и решил наловить рыбы хотя бы удочками. Все остальное у него было: кастрюля, соль, перец, лавровый лист, картошка.
В кустах Карнаухов накопал червей, зарядил все три удочки и разложил на подпорках самодельные ореховые удилища. Белые поплавки точно впаялись в гладкую как зеркало воду в протоке.
Вдруг он услышал далекий, слабый голос:
— Ге-енка!
Померещилось? Но вот опять издалека, со стороны стрежневого течения реки послышалось:
— Ге-ен! Пескарь!
Теперь Карнаухов узнал голос: это же Дорофеев звал. Капитан!
Карнаухов бросил удочки и через кусты, напролом, кинулся к берегу. На пляже, с которого в бурю отправляли ребятишек, он увидел причаленную «казанку» и своего капитана — в закатанных по колено брюках, в черной с коричневыми полосами дорогой рубашке, по обыкновению застегнутой только на самые нижние пуговицы, всклокоченного. Склонив набок голову, капитан торопливо шел по сырому песку. Таким понятным, добрым, близким показался Дорофеев в эту минуту Генке Карнаухову, что даже слезы выступили на глазах.
