Если бы они оглянулись, то увидели бы в толпе польского помещика Домбровского, которого изображал генерал Деникин. Он их заметил, и стало легче на душе: трое из пяти пока двигались к месту. В вагон вместе с ними сесть не удалось. Поезд был так набит, что ни выйти из купе, ни даже приоткрыть дверь в коридор, где люди лежали вповалку. В тяжёлом воздухе висят солдатский мат, злоба, невежество. Кто-то кощунственно пародировал церковную проповедь:
— Братие! Оставим все наши споры и раздоры. Осеним себя красным знаменем и сольёмся воедино. Возьмём топоры да вилы, примкнём штыки к винтовкам и пойдём вспарывать животы буржуям. Аминь.
Солдаты одобрительно гоготали.
— И офицерье! — закричал какой-то озлобленный в грязной шинели. — Продавали нас на фронте! В тылу у нас мосты портили...
И вновь яростное одобрение. У двери купе стоял прислонившись старый худой человек в гражданской одежде. Он вдруг вскликнул негромко, не пытаясь перекричать солдат:
— Проклятые! Ведь я молился на солдата... А теперь вот, если б мог, собственными руками задушил бы!..
После Изюма в поезде стало несколько свободнее, и Деникин, перешагивая через спящих на полу, пробрался в третий вагон, куда, как он видел, сели Марков и Романовский. Нашёл их, один сидел в купе с каким-то поручиком, у двери скромно пристроился денщик — Марков. Прапорщик Романовский, увидев Деникина, поднялся, радостно приветствовал, освобождал место. Денщик выражал свою радость молча. Молодой поручик уступил место у окна.
— Я, знаете, возвращаюсь из отпуска в Кавказскую армию и там насмотрюсь пейзажей.
— Да мы, собственно, тоже в Тифлис, — сказал Деникин.
— Садитесь, садитесь. Ваше лицо мне знакомо. Где-то виделись.
— Какая-то большая станция, господин прапорщик, — перебил поручика Марков.
Тот отвлёкся, глядя в окно.
— Станция Лиман, — прокричал проводник. — Стоим 10 минут.
— За кипяточком сбегаю, господин прапорщик, — сказал Марков, — вашего знакомого надо чайком угостить.
— Давай, Сергей, беги, — сказал Романовский.
— Извини, друг, — обратился поручик к Маркову.— Купи мне папиросы. Вот тебе три рубля.
— Куплю, конечно, господин поручик. Мне это не составит труда.
Поручик, наверное, удивился оборотам речи денщика, а Романовский взглянул на Деникина и осуждающе покачал головой: не может Марков полностью переключиться на солдатский язык.
Вернулся с кипятком и папиросами, поручик поблагодарил, полез в карман, достал рублёвую бумажку, нерешительно помял в руке, положил обратно... Поезд тронулся, вновь закачался, заскрипел вагон, метель за окном побежала вдогонку. Пили чай вприкуску, поручик с лёгким смущением рассказывал, что в полку его, наверное, ждут два чина и орден Владимира. Потом опять вспомнил, глядя на Деникина:
