— Не хочу понимать... я тебя люблю, вот и всё. У нас сын, семья...
— Суд! Суд, говорю. Вера. Очнись, — обнимал он её под надзором жандарма и маячившего в коридоре капитана Иванова.
Она ничего не принимала во внимание, она ничего не соображала.
— Вполне возможно, это наше последнее свидание. Я сейчас озабочен тем, как, не посрамив своего имени, встретить приговор. Иди к матери, дай мне сосредоточиться.
Она вышла как неживая, будто судили лично её...
Военный суд исключал, конечно, присутствие посторонних и даже родственников, но кто мог устоять перед натиском Софьи Александровны? Пал прокурор, генерал-майор Волков, сбитый с ног к тому же целой сворой петербургских адвокатов, прямо грозивших его карьере.
"Вал и несокрушимый семейный каратель Трусевич. А капитан Иванов, доблестно расстреливавший своей батареей «Очаков», ещё и раньше, и добровольно, преклонил колено перед её сыном.
Когда его ввели в здание военного суда, он нёс свою львиную голову так, будто перед ним были ничтожнейшие ягнята. И прокурор почему-то опустил генеральские глаза. И другой генерал, Кардиналовский, тоже, он председательствовал на суде. Ему не оставалось ничего иного, как вопросить ненужное:
— Ваше имя?
— Потомственный дворянин Петербургской губернии Борис Викторович Савинков. Честь имею!
Было ясно, что суд с первых же шагов обвиняемого провалился своей гнилой половицей. Четверо петербургских защитников, разделившись попарно — одни защищали Савинкова и его сообщников, другие Макарова, — выдернули, выдрали с корнем и остальные половицы. Добились, казалось бы, невозможного: переноса заседания для доследований и решения по делу несовершеннолетнего Макарова. А решение это мог дать только Севастопольский окружной суд. Когда-то улита приедет!
Савинков уходил из суда с гордо поднятой головой.
Время! Оно сейчас всё решало.
Началась подготовка к побегу.
Пека независимые петербургские адвокаты занимались различными проволочками, Зильберберг развивал свой, казалось бы, немыслимый план. Вперёд, сквозь стены!
Софье Александровне пришлось уехать в Петербург — там при смерти был Виктор Михайлович, — но для Веры Глебовны как для жены всё через того же капитана Иванова добились регулярных свиданий. Доблестный артиллерийский капитан, вольно или невольно, стал сообщником. В планы его, конечно, не посвящали — присяге он, честный офицер, не мог изменить; достаточно было через него наладить связь. Он и сам, ничего не подозревая, приносил шифрованную информацию. Вроде того: «Борис Викторович кашляет» — значит, не может подыскать себе сообщников среди караульных. Или: «Борису Викторовичу разрешили прогулки по коридору» — значит, уже подкуплены ближайшие дежурные, общается во время этих прогулок со своими подельниками. Тюрьма и воля переговаривались самым естественным образом.
