— Это и я могу сделать, — пренебрежительно скривилась она и принесла себе какое-то непонятное питьё и, прежде чем села на стул, так же холодно и высокомерно осведомилась, понимает ли он её.
Он утвердительно кивнул, пожал плечами, уставился на стопку с жганьем и потом, после мучительной паузы, всё же продолжил разговор:
— Вы понимаете, я здесь чужак. Не знаю людей, обычаев и много чего… Нельзя ли всё-таки позвать Анну?… На минутку?
— Нет, — решительно кивнула она.
— Но почему? — настаивал он, и этот вопрос завис в наступившем молчании… и мучительно требовал ответа. Ага одним махом выпила своё мутное пойло и, словно на все лады пытаясь найти ответ, тщательно изучала осадок на дне чашки. Она даже подставила её под неяркий свет, сочившийся сквозь застеклённое окно над входом, и внимательно смотрела в неё. И только потом недовольно проворчала, что Анны здесь нет.
— А где же она? — требовательно спросил он.
— Не знаю, — отрезала она. Пей. И гуляй дальше.
— Мне очень хочется её найти, — он сменил требовательный тон на умоляющий… Но это не помогло. Потому что Ага встала и ещё более решительно, чем прежде, дала ему понять, что разговор закончен. Она взяла стопку, хотя он не выпил предложенного жганья, и унесла к стойке.
— Я думала, что ты умнее, — по пути вздохнула она и несколько раз кивнула головой, словно, по её мнению, у него не осталось решительно никаких надежд. Потом, откормленная и толстозадая, подошла к двери и распахнула её настежь.
— А когда Анна вернётся? — он всё-таки задал этот вопрос.
— Не могу тебе сказать, — безучастно ответила она, стоя там, на холоде, возле двери, и неприязненно нахмурившись, всем своим видом давая понять, что в связи с его делом больше ничего не хочет ни слушать, ни говорить.
— А ты у Грефленки спроси, — ядовито добавила она, когда он встал. Ему не оставалось ничего другого, как выйти из трактира. Только на крыльце он пробормотал нечто, означающее и прощальное приветствие, и упрёк, и негодование.
Она с грохотом захлопнула дверь и с таким же грохотом задвинула засов. А он, стоя возле крыльца, а потом побито и потерянно шагая по улице, упрекал себя за то, что так легко позволил себя прогнать, что — по сути — во всех ситуациях слишком быстро уступает, сдаётся и не способен ничего достичь. Его всегда загоняют в угол. И он всегда чувствует себя виноватым, всегда оказывается в немилости и не умеет и не может что-либо этому противопоставить.
Понемногу смеркалось. И одутловатое небо над равниной со своей мрачно-серой мглой разбухло почти до верб. Надо было хорошенько поторопиться, если он хотел до темноты добраться домой. И всё-таки он никак не мог примириться с мыслью, что не встретился с Куколкой, что она в самый канун рождества куда-то уехала. Может быть, Ага солгала? Кто его знает? Может, Куколка сама велела поступить с ним именно так?
