— Как мне выжить в этом муравейнике, — Продолжал больной, — если я не муравей. А если они ЭТО знают? Почему не убьют меня, не скормят своей королеве? Чего ждут?
Я всматриваюсь, но ее нет, нет белой лошади, и мне становится немного уныло от того. Она бы точно поняла меня, и я бы понял это по ее умным глазам, я поняла тебя, говорила бы она, я поняла. И ты мог бы даже молчать я бы и так все поняла. Потому что ты пахнешь искренностью. Иногда, какой-нибудь человек впрягает меня в телегу и хлещет по бокам плетью, но я не в обиде на него… потому что и от него пахнет искренностью. Это как растворенная в воздухе слабость. Вы, люди, стыдитесь таких проявлений своей души. А мы, лошади, это чувствуем. Мы вдыхаем это через поры своей кожи, помнишь, как ты написал на смятом листке бумаги.
Этот город проглотит меня, пережует и выплюнет прямо в небо, и если я не научусь летать, то ударюсь оземь и разобьюсь на миллионы осколков, которые никто и никогда не сможет собрать и склеить. Даже самая умелая в мире волшебница. Но крылья мои в химчистке, а я уже у него в утробе.
Помнишь?
— Да, — испуганно ответил Лернон, как-то, он действительно писал такие строки. Это было в далеком детстве, на далеком севере, когда он впервые приехал в большой город.
— Ты понимаешь тогда, о чем я говорю тебе? — прошептал загадочно старик.
— Мне очень этого хочется! — ответил Лернон и в горле у него пересохло.
— А ты не старайся, просто расслабься и проникнись.
— Мне страшно! — Вдруг сознался Лернон.
— А знаешь почему?
— Почему?
— Потому что всегда страшно быть искренним с самим собой, себе-то труднее всего лгать… никто не оценит! Потом ты обязательно скажешь, спасибо тебе… лошадь…
— За что? — вытаращив глаза, трясущимися губами, спросил Лернон.
— За то, что тебя нет, — Неожиданно для Лернона, произнес старик и отвернувшись от него к окну, продолжал, — Стыдно жить, когда стыдно смотреть в глаза даже белой лошади.
— А ты и не смотри, все же не смотрят, — ответил Лернон.
— И я улыбаюсь, — говорил старик, — и чувствую что если бы, она и была, то, улыбалась бы в ответ. Я стою и дышу туманом. Давно ли я стал разборчив в жизни? В нашем возрасте, сказала мне ОНА, надо уже выбирать что засовывать в себя. И куда засовывать. Да и вообще не мешало бы начать думать, и желательно головой анализировать.
— Я анализирую, — Заорал на всю палату Лернон, — Да, ОНА нравится мне, ДА… мне нравится с ней общаться, но ОНА вряд ли пустит меня в свою жизнь. И тем более в свое сердце. Ей тоже было больно, у нее тоже есть опыт общения с сильным полом, может так же как и я, она разграничивает времена года по душевным своим переживаниям. Осень любви, зима забвения, весна холода и синее лето (пытался утопить ее в водке, пиве и всяческого рода приемлемых по цене и качеству субстанциях) и опять осень с таким шлейфом прошлого я вряд ли буду ей интересен потому что может, буду сравнивать, конечно же оценивать (опять!!!) боятся лезть к ней в душу очаровывать. Проще жить так. А проще ли? — Лернона трясло от собственных мыслей и слов, руки его тряслись, — Единственное чего я никогда не смогу сделать для нее, так это понять. Конечно женщина рождена для того чтобы ее любили, а не для того чтобы понимали. И только в ее силах приблизить меня к себе, просто приблизить. Я умею слушать, могу быть ласковым, могу рассмешить, но заставить себя полюбить я вряд ли смогу этого не может даже бог. ОНА сказала мне, что красивая и умная женщина всегда сама решает с кем ей быть и сама делает выбор в жизни. Ну что ж, ОНА права. И ОНА всеми путями старается уберечь нас от ЭТИХ отношений, ОНА, как и все женщины считает что потом, они обязательно испортятся, да и как потом смотреть друг другу в глаза?
