– Ты про что? – нахмурился Дмитрий.
– Про сани, кои ты велел для Юрия Данилыча и ближних его приготовить.
Дмитрий хмыкнул и иронично усмехнулся.
– То не для него. Одни для гусляра с побратимом, – кивнул он в сторону Улана с Петром, – а другие… для тебя, боярин. Тебе, как я погляжу, нынче лучше в седло не садиться, не на пользу, видать, божий суд пошел, а нам ждать, пока в себя придешь, недосуг. Людишек твоих я при себе оставлю, а ты сам с десятком ратных давай-ка обратно в Тверь, – и, не глядя на Ивана Акинфича, принялся командовать дальше.
Трудно сказать, чего больше было в этом решении: то ли княжич и впрямь решил позаботиться о боярине, судя по обалделому взгляду так до конца и не пришедшему в себя; то ли это стало скрытым наказанием за промедление в последние дни.
– Не губи, Дмитрий Михалыч! Как я твоему батюшке в очи глядеть стану?! – взмолился Иван Акинфич.
Княжич лишь досадливо отмахнулся, давая понять, что переиначивать не станет. Однако, хотя и торопился, а успел напоследок предупредить Улана с Петром:
– Бежать по дороге не удумайте. Места глухие, далеко вам не уйти, да и ни к чему. Песню твою не токмо я, но и батюшка мой слыхивал, а за нее, я чаю, он многое простить может. Ну а ежели я вместях с Юрием Данилычем возвернусь, то и вовсе…
Через минуту и он сам, и его люди, за исключением десятка боярских ратников и самого Ивана Акинфича, скрылись с глаз.
– А ты, девка, покажь людишкам, где у тебя во дворе сани стоят, – буркнул Зарянице Липень. – Мыслю, так оно справедливо будет, ежели одни сани у твоего братца возьмут, – кивнул в сторону друзей, – а другие, для боярина, пущай уж у меня со двора. Вот токмо как их обратно возвернуть? Пропадут ить, как есть пропадут, – сокрушенно покачал он головой и, понурый, побрел к своей избе, прихватив четверых дружинников.
Девушка повела за собой вторую четверку ратников. Пока лошадей впрягали в сани, Заряница, улучив удобный момент, когда боярин отвернулся, шепнула друзьям:
– Там я оба ваших ножа в солому сунула. Чай, сгодятся в дороге.
– Спасибо, – улыбнулся Улан.
Заряница отмахнулась, мол, какие пустяки, и, помявшись, обратилась к Петру:
– А ты, слышь-ко, не серчай на меня, – попросила она смущенно.
– За что? – удивился тот.
– Ну, помнишь, я тебе ногой наподдала. Ты еще с лестницы кувыркнулся. Я опосля подумала, может, ты и впрямь солому у меня с ноги снимал, а я, дурка, решила, будто ты меня того, облапать удумал…
Улан крякнул и отвернулся, чтобы не смущать девушку и без того пунцовую.
