Как бы то ни было, я хочу воспользоваться случаем и принести моей бывшей супруге благодарность за понимание ситуации в целом и, в частности, за то (хотя это и не пригодилось), что вопреки желанию ее родителей она добросовестно не потребовала от меня формального развода, чтобы не повредить моей предполагаемой карьере. Там, где я работал, относились в те годы чрезмерно трепетно к так называемому моральному облику кадров.
Мы жили порознь, довольствуясь каждый своей собственной личной жизнью.
В июне 1971 года, сразу после лиссабонской сессии НАТО, меня вызывают на собеседование. Сначала разговор идет о конкретных результатах моих непосредственных исследований — я обрабатывал нехарактерные оргазмические флуктуации в неинформативном поле Е. В. Ковалевой по фонограммам неосновного фонда, — но скоро убеждаюсь, что не это интересует опрашивающих. Моя частная жизнь — вот что составляет предмет их любопытства. Осведомленность Руководства Программы в этой области меня поражает. Им известно обо мне все, буквально все. Ну, например, особенности моих невинных приключений в Новосибирске, где я гостил полторы недели у длинноногой племянницы моего университетского преподавателя тогда еще обязательного для всех исторического материализма и ее смешливой подружки из местного пединститута. «А как же ваша жена?» — спрашивает полковник М. Л. Бойко, нахмурив для наглядности брови. Вопрос риторический, он осведомлен и без моих ответов. Тем не менее я все признаю и во всем признаюсь, объясняя характер моих поступков высоким уровнем моей половой конституции. Иными словами, объективным фактором; и мне кажется, субъективно они меня понимают.
Удивительнее всего, что именно технические детали в наивысшей степени интересовали комиссию. Подробности и нюансы: продолжительность, количество фрикций, возможность пролонгации… на столе лежала — я заметил ее издалека — персональная карта моего последнего (январского) медобследования, с четко обозначенной морфограммой. Разговор был затеян со мной неспроста, я чувствовал это со всей очевидностью.
Особенно запомнился один эпизод, до крайности мне тогда показавшийся странным.
— А не знаете ли вы Надежду Емельяновну из канцелярии? — спросил меня полковник Б. Б. Шумилин.
Но кто же не знал у нас Надежды Емельяновны? Ее знали все. Надежда Емельяновна была притчей во языцех.
— Можете не отвечать, но скажите, пожалуйста, как мужчина мужчинам, вот если бы взять Надежду Емельяновну и этак ей как-нибудь да и впендюрить — вы бы смогли?
