Наступил антракт. За мной пришли. Володька пожелал ни пуха ни пера. Я к черту послала. Повели меня в гостиную за центральной ложей. Вижу Косыгина, вижу Рахмана. Беседуют. Громыко ко мне подошел:
— А… это вы?
И подводит меня к шейху как ни в чем не бывало.
Я даже не поняла, что он сказал. Догадываюсь, что как будто знакомит.
Сама не знаю, кто он, гость: «товарищ» или «ваше превосходительство»? Мы еще по дороге с Володькой спорили, есть ли у него гарем[138]. Он же шейх, мусульманин. А если шейх, почему тогда премьер-министр? Да еще и лидер крупнейшей партии?[139]
А он берет и целует мне руку. И лицом светится. Поцеловать руку — это посильнее, чем просто пожать. Я тронута. Но сказать, что меня током ударило, будет преувеличением.
— Господин премьер-министр находит спектакль великолепным, — сообщает переводчик специально для меня предназначенное.
Не за балерину ли они меня принимают?
— Я счастлива, что нашему высокому гостю понравился русский балет.
В ответ — любезная улыбка.
Вот и вся встреча. Меня уже вывели.
— Ну как?
— Никак.
— Совсем никак?
— Абсолютно.
— Нет, подождите. Что-нибудь да было…
Я решительно направляюсь в сторону нашей ложи.
Догоняет генерал:
— Ну как?
— Абсолютно никак.
Меня злость берет. Почему это их Муджибур Рахман с высокой энергией, а наш Косыгин — с простой, с невысокой? Или тот же Громыко, он в молодости ого-го красавцем был, я видела фотографию, это он сейчас так скукожился!.. Почему же Рахман Муджибур?.. А не Громыко? А не Косыгин?
Не Фидель Кастро, в конце концов, с которым меня так и не познакомили?!
Села на место. Тут уже мой:
— Ну как?
— Ты лучше, — ответила я.
Стал свет меркнуть. Музыка объяла нас.
Больше он не вертелся.
Я смотрела балет до злости веселая[140].
8 марта
Напугал.
Слово за слово, о смерти заговорили. (Ночью — в постели.) И вдруг спрашивает:
— А ты бы могла представить меня в гробу?
Я встала и включила свет.
— Слушай! И не пытайся! Будешь приставать — напишу рапорт[141].
Смеялся[142].
1 июня
— Володя, ты слишком любопытный.
Действительно, зачем ему это надо? Чтобы смотреть смерти в лицо? Но ведь это глупо, по-моему.
— Да нет, я не хочу когда. Зачем же тебя расстраивать?.. Но хотя бы от чего? От пули? От болезни? Или попаду под трамвай? Тебе-то самой не интересно разве?
— Нет. Нисколько.
— А мне так да. (Обнимая.)
— В другой раз, — говорю.
— Завтра? — на ухо (нежно).
Вкрадчивый ты мой… Я сказала:
— Отстань.
2 июня
Костя[143] рассказывал, как он сдавал науч. коммунизм.
