Помните ли Вы, какие заходы солнца были тогда, какие закаты? (Только не требуйте, чтобы я еще спросил: какие ночи?). Тогда, много лет назад. Вы скажете: «А что, разве теперь их нет?» И будете правы. Ибо с естествоведческой точки зрения нынешние заходы солнца не отличаются от прежних. И вообще, разве заход солнца имеет какое-нибудь значение, если человеку чужда традиция поверхностного сентиментализма и примитивной эстетики? (Вопрос задаю я, но не Вы). А она чужда нам обоим, мне — тешу себя надеждой, — поскольку я стою выше, Вам же — поскольку Вы стоите ниже даже столь низкого культурного уровня. Так отчего же я тогда вспоминаю те заходы солнца? Причина крылась в нас. (Умоляю Вас не отказывать мне в этом «в нас», пусть даже это было ложью, пусть даже Вы сами не усматриваете никакого различия между восемью часами летнего вечера, тогда, очень давно, — и сегодня. Почему для меня это важно, Вы еще увидите). Наверное, тогда в нас было жизни больше, чем мы способны были в себя вместить, ее даже хватало на то, чтобы наделить ею столь обширное, но и столь абсолютно пустое по своей сути явление, как этот вечерний астрономический процесс.
Теперь Вы спросите, что, собственно, означает: «больше жизни». Не ожидайте исчерпывающего ответа. Зато могу Вас заверить, что жизни той было тогда действительно очень много. Как может человек убедиться в том, что он живет, что существует? Вы наверняка знаете популярный способ обретения чувства реальности в ситуациях, когда такое чувство утрачивается. Нужно просто ущипнуть себе руку или щеку. Или какое-либо другое, легкодоступное место. Больно? Но ведь и нужно, чтобы было больно. Именно через боль даже простая кухарка, ночью, охваченная ужасом от того, что ночью ей привиделся прогуливающийся по коридору дух, убеждается в том, что еще жива. Не говоря уже о личностях, наделенных развитым сознанием, которым пропорционально труднее защищаться от атакующей их неправды, расплывчатости, эфемерности бытия.
Господи, как я тогда страдал из-за Вас! Это было прекрасно! Не сомневаюсь, что моя жена изменяла мне потом еще не раз. Но ее более поздние партнеры были людьми, за которыми даже я не мог не признать тех или иных достоинств, физических или интеллектуальных. Вы же были такой великолепный, такой абсолютный нуль, и именно как подобие нуля, который сам по себе ничего не значит, но столь важен при расчетах, Вы так много значили в математике моих переживаний. Вы были кошмаром в чистом виде, благодаря Вам я столкнулся с чем-то непостижимым, но все же существующим, с чем-то таким, чего не должно быть, и все же было. Разве, ответьте мне, все перечисленное не есть дефиниция жизни?
