Но даже такого рода повествованию, из-за несовершенства природы пишущего аппарата, то есть меня самого, суждено было бы стать повествованием несовершенным, фрагментарным, то есть неполным и произвольно избирательным. Ведь что, например, всплывает в моей памяти? Кажется, май, а может, начало июня 1941 года, и я, бегущий за пивом для отца, дяди Людвика и остальной компании в населенном пункте Камень, уезда Ниско, воеводства жешовского. Это, скорее всего, происходило не раньше и не позже, потому что я хорошо помню, какая стояла погода и еще то, что в саду и огороде расположился немецкий штаб. Должно быть, штаб какого-то большого подразделения, как я теперь понимаю, — дивизии или даже более крупного соединения, поскольку было много карт, разложенных на множестве больших столов, поставленных на козлы. Немцев было тоже много, и жили они в многочисленных как бы автобусах и в разных других — но не боевых — транспортных средствах. Шныряя между работавшими у этих столов раздетыми до пояса офицерами, — немцы очень любили загорать при любом удобном случае, постоянно мылись и вообще весьма заботились о собственной гигиене, — я прочитал на одной из карт: Russland. Кажется, не очень крупно, на полях и, вроде бы, в сочетании с каким-то цифровым определением сектора топографической документации, как мне это представляется сегодня. Ведь на военных картах не пишут название страны огромными буквами и посередине, как на картах гражданских. Обо всем этом я донес взрослым, чрезвычайно гордый своим шпионством, но они не обратили на меня внимания, занятые, как всегда, какими-то своими взрослыми глупостями. А впрочем, к чему это могло привести? Мой отец не Черчилль, а дядя — не Рузвельт, а те и так знали все, что им было нужно знать.
Стало быть, все это происходило еще перед 22 июня, когда в четыре утра немцы нанесли удар по России. Потом мы ходили на поля в сторону Сана[15], чтобы послушать грохот, который доносился с большевистской стороны, но продолжалось это совсем недолго, сразу же пошло на восток и утихло. Это были весьма волнующие прогулки.
А пиво в кружках я проносил через двор от пана… но как же звали того пана, хозяина пивной, расположенной по соседству? Терпкий, хмелевой, тогда еще таинственный запах того пива… но, стоп! Описывать мою Польшу — сизифов труд, и лучше остановиться.
Хотя именно здесь следовало бы вернуться к тому бару в гостинице «Бристоль», не из-за того, что вспомнилось пиво, а потому, что глядя тогда на огоньки Праги
