— Не смущает ли вас то, что вы священник? — спросила она.
Сидни размышлял над ее словами. А может, она права? Может, его меньше снедала бы тревога (и он меньше уходил с головой в расследования преступлений), если бы занимал более высокий пост? Например, епископа?
— Священник не должен гордиться тем, чем занимается, — ответил он.
— Разумеется, — кивнула Хильдегарда. — Но должен быть уверен, что хорошо выполняет свою работу. Как врач.
— Это, конечно, не означает, что в мире нет амбициозных священников.
— А вы насколько амбициозны, Сидни?
— Мой идеал — чистая совесть.
— Уж слишком красиво звучит, чтобы быть правдой.
— Но это правда, как я ее понимаю, и, надеюсь, честный ответ.
Хильдегарда взяла его за руку. Был очередной холодный вечер, и они гуляли по Тиргартен, где с лотков продавали горячие сардельки, поджаренный миндаль, орешки и глинтвейн.
— Мне хорошо с вами, — произнесла Хильдегарда. — Вы очень серьезный, и иногда я думаю, что вы живете в собственном мире. Хотела бы я в него проникнуть.
— Что ж, — улыбнулся Сидни, — всегда готов впустить. — А как насчет вас? Что вы собираетесь делать?
— Будущее представляется очень далеким, — усмехнулась она. — А пока довольно этого момента, здесь, сейчас и с вами.
Вернувшись в Гранчестер, Сидни решил, что не следует романтизировать, что произошло. Напоминал себе, что в Берлине тоже тревожно. Приходилось постоянно показывать документы. Вооруженные часовые на пропускных пунктах между секторами требовали доказательств, что он действительно является тем, кем назвался.
Припоминая все это, пока вел Диккенса домой по занесенным снегом лугам, Сидни стал размышлять о преданности и насколько трудно вести одновременно две жизни — одну в Англии, другую в Германии. Но вспомнил, что идея дуализма заложена в самой сути христианства. Любая личность одновременно человек и христианин, и если намечается конфликт между этими ипостасями — долг священника поставить благоприобретенную сущность человека веры выше своей естественной натуры.
Сидни не был уверен, насколько в этом преуспел. Бывали случаи, когда гораздо проще действовать, подчиняясь инстинктам и в согласии с внутренними свойствами характера. Но его долг, разумеется, заключался в том, чтобы жертвовать этим ради более высокого призвания. Уж не следуют ли аналогичной же логике те, кто подвизается на поприще шпионажа, извращая религиозный порыв и, вероятно, ставя собственную совесть выше своей страны? Они верят в высшее предназначение и иную судьбу и ради этого готовы предать все, что они притворно объявляют дорогим.
