— Ви! Ви будет старостой!
Кузьмич вскинул кудлатые брови:
— Я, что ли?
— Ви!
— Чудно! Да какой я, к шуту, староста?
— Молчайт!
Кузьмич поднялся на крыльцо, встал рядом с толстяком и при гробовом молчании повернулся к офицеру:
— Стало быть, ты меня назначаешь старостой. И я, стало быть, должен показать вот им, — махнул в сторону колхозников шапкой, — новый порядок.
Он повернулся к толпе:
— Вот какое дело, значит, товарищи, — и помолчав, продолжал: — Пётр Кузьмич Новиков, это, стало быть, я, в гражданскую войну колотил Деникина в хвост и гриву. В тридцатом году первый записался в колхоз, помните, люди добрые?
— Помним... — ответили ему.
— А теперь вот они, — Кузьмич показал на офицера с толстяком, — хотят из меня своего холуя сделать!
— Я предупреждаю! — выкрикнул толстяк.
— Прикуси-ка язык, иуда! Дождёшься ты своего часа, вздёрнут тебя на осине!
Переводчик торопливо забормотал что-то офицеру по-немецки. Тот мгновенно выхватил из кобуры пистолет и выстрелил несколько раз подряд.
Кузьмич вздрогнул, схватился руками за грудь и рухнул на крыльцо. Колхозники попятились, ошеломлённые такой расправой. Сёмка спрятался за чью-то спину. Когда пришёл в себя, узнал, что стоит за Петькиным отцом.
Офицер злобным взглядом обвёл толпу, ткнул дымящимся ещё пистолетом в сторону Куликова:
— Ви!
— Я? — отставил назад деревяшку Егор Васильевич. — Нет!
— Не надо раздражать господина офицера, подходите сюда, — поспешил вмешаться толстяк.
Куликов окинул взглядом односельчан. Все молчали. Тогда он опустил голову и тяжело заковылял к крыльцу.
«Значит, согласен?» — ужаснулся Сёмка и со всех ног кинулся к Петьке...
Мать плакала. Отец лежал на кровати, нещадно курил и молчал.
— Ушёл бы ты куда-нибудь, Гоша. Спрятался бы? — уговаривала Петькина мать. — В лес бы подался. Без тебя потихоньку проживём, соседи при надобности помогут.
— Не ной, ради бога, — сердился Егор Васильевич. — Рано меня хороните.
— Тять, в погреб спрячься, а мы скажем, что тебя нету, — посоветовал Петька.
— Цыц! Не твоего ума дело! — прикрикнул отец.
Петька проплакал всю ночь. Ему было больно и стыдно, что отец согласился стать старостой. Наутро он явился к Сёмке чуть свет и сказал, что готов идти «хоть на фронт, хоть тайну раскрывать...»
Сёмка здорово обрадовался и предложил отправиться сегодня же. У него уже был запас сухарей, печёной картошки и соли. Петька сбегал домой за наганом. Выждав, когда Сёмкина мать куда-то отлучилась, друзья выскользнули на улицу. Дома Сёмка оставил записку: «Мама, не волнуйся, я скоро вернусь».
