Уже к концу девятнадцатого столетия добыть коалу стало для охотника редкой удачей, в Квинсленде животные были истреблены почти полностью, однако сезоны охоты открывались еще трижды, особенно успешным выпал открытый в апреле сезон 1919 года, когда за пять месяцев на меховой рынок Сиднея поступил миллион пушных шкурок.
От окончательного истребления зверя, судя по всему, спасло зарождение национального самосознания. Каторжное прошлое колонии мало-помалу уходило в забвение, возникала и крепла идея нового самостоятельного государства. Всякая самобытность становилась теперь важным отличием, помогала обособить себя от метрополии. Однако в подлинном своем виде зверь для такой миссии никак не годился, ему срочно требовался новый облик, требовалось превращение. Истинное существование коалы для современного человека оказалось столь же непереносимым, как для первобытных охотников, которые в своих сказаниях представляли его опасным лесным разбойником, любимчиком богов. Теперь зверю приписали иные качества, в духе и по запросам новых времен, — его сделали уморительным героем детских сказок, обрядили в клетчатые штанишки, повязали на шею галстук-бабочку, напялили на голову соломенную шляпу. Во всем этом, да еще и с тросточкой в лапе, обретя почти человеческое обличье, зверь, понятное дело, обнаруживал и сугубо человеческие качества — желание познавать мир, заводить друзей, тягу к приключениям, вкус к жизни. Род людской соглашался допустить существование зверя только в такой ипостаси, в образе веселого малого, ходячей карикатуры, которая в глазах человека якобы отражала подлинную сущность зверя, являя его таким, каким его желали видеть, заслоняя истинный его нрав и образ жизни, смыслом коего всегда была и оставалась леность.
А лень, как приучили меня с детства, — качество совершенно нетерпимое. Кто упорствует в лени, тому не место на белом свете. Тому не дадут ни минуты покоя, сдерут последнюю шкуру, а остальное разрубят на части, что можно, продадут, а что не продастся, тоже как-нибудь пойдет в дело. Лишь в мизерном количестве, в зоопарках и природных заповедниках, а еще в веселых детских книжонках в виде забавных плюшевых пупсов, допустимо существование этих трутней, этих баловней праздности. Самый принцип их бытия, отказ от рвения, не должен распространиться в мире, слишком пагубный это пример, слишком опасный соблазн.
Ибо лишь рвением, лишь беспрестанным досяганием, лишь неспособностью угомониться и жив человек. И это следствие страха, с которым он пришел в сей мир, он сам и есть страх, а страх и есть он, именно человек принес страх в этот мир, это его изобретение, его вклад в естественную историю, и он никогда не ослабит своего рвения, своих стараний загнать страх в самый дальний угол своего существа. Ибо знание о неминуемости собственного конца повергает человека в ужас, и с этим ужасом ему никогда не совладать. Бог умер, а страх продолжает жить. Страх, он один владычествует в этом мире, отравляя дружбу, иссушая любовь. Это страх совершает сделки, одних превращая в богачей, других в мгновение ока сталкивая в бездны разорения, но в конце концов он неминуемо уничтожит всех и каждого. Нет для него великих свершений, державы и королевства для него пыль и тлен, все гибнет, все распадается под кислотным дыханием человеческого страха. Но счастлив тот, кто испытывает страх, ибо это означает, что он еще не умер. Да, человек волен выбирать, он существо свободное. Он волен выбирать между страхом и смертью.
