Он вытащил из кармана записную книжку, почиркал карандашом, и, вырвав исписанный лист, протянул его Раттнеру:
— Вот, смотри!
На листе было написано:
бвгджзклмн
щшчцхфтсрп
— Как видишь, дело очень простое, — продолжал об’яснения Косаговский. — Двадцать согласных букв алфавита пишут в две строки, одна буква под другой, в порядке движения поездов по двуколейной магистрали. А теперь — для шифровки пишут: щ вместо б и наоборот, з вместо ф и наоборот. И так далее!
— А ну-ка, расшифровывай поскорее! — колотился нетерпением Раттнер.
Косаговский снова почиркал в записной книжке и снова протянул другу лист бумаги, на котором теперь была написано:
На могиле горячо.
Шпанка в пузырь лезет
Надо винта резать.
Чтобы Варшаву взять без шухера,
сними ментов.
— Теперь удобочитаемо, — сказал Косаговский, — но пока еще неудобопонимаемо.
— Да-а! — покачал головой Раттнер. — Снова загвоздка! Встречаются отдельные слова «блатной музыки»[18]), которые я понимаю, но общего смысла ухватить не могу. Что, например, значит первая фраза: «На могиле горячо?»
Птуха, от скуки бросавший в озеро камни, «пекший блинчики», вдруг поднял голову и, взглянув на небо, сказал:
— Тайга горит!
Косаговскому припомнилась эта же фраза, сказанная в саду Анфисой, и он невольно улыбнулся воспоминаниям ночи. А до сознания Раттнера слова Птухи дошли не сразу. Он с трудом оторвался от расшифрованной записки Памфила и переспросил:
— Что ты сказал, Федор? Тайга горит? Откуда ты узнал это?
— А взгляните-ка на горизонт, — ответил Птуха. — Дыму-то хоть и не видно, а небо желтое. Это верный признак.
Косаговский и Раттнер подняли глаза на серо-желтое туманное небо, по которому без лучей, без блеска всплывало. багровое тусклое солнце.
— А далеко-о где-то горит! — протянул Птуха.
— Горит? Тайга, говоришь, горит? — прыгнул вдруг к Федору Раттнер, повалил его на песок и начал тузить по бокам: — Тайга… пьянчужка… говоришь… шелопай… горит?
— Товарищ военком, чего ты? — заорал испуганно Птуха. — Ошалел от той тарабарщины? Помочи голову в озере, оттянет! Пусти-и, задушил!
Косаговский бросился на помощь к Птухе. Но Раттнер. уже выпустил его и, сев на песок, засмеялся.
— Федор, золотая твоя голова! Да ведь ты своими «тайга горит» — все мне об’яснил. Теперь мне все ясно. Вот я и сбесился от радости!
Птуха и Косаговский, только теперь понявшие, что все это было шуткой, тоже засмеялись.
— Хотя радоваться-то как будто и нечему! Новость не ахти какая веселая, — продолжал Раттнер. — Не заплясать бы нам от этой новости на виселице.
