С Домогаровым краковский театр Багатела подписывал контракт с одним условием - он должен играть Макбета только на польском. Заманчивая идея обернулась для него кошмаром и затянулась, как удавка на шее. Кабальные условия не стоили никаких денег.
- Если бы ты знала, как мне страшно. Никогда так не дрожал, - сказал он мне в приступе правды за неделю до премьеры.
Он страшно психовал из-за языка, хотя роль за две недели отскакивала от зубов. Кстати, он был один из всей команды, кто наизусть знал роль. Но... его польский, как хромой инвалид, то и дело спотыкался на ударениях, скользил на интонациях и заплетался в дебрях шипящих и свистящих.
- Мам сэл строич в цудзе шаты? - твердил он то, что по-русски звучит намного красивее "Должен ли я рядиться в чужие наряды?"
К нему, естественно, приставили училку. Юстина - выпускница филфака пальчиком педантично поправляла очки, сползавшие с переносицы, и, сидя напротив, терпеливо выслушивала монологи русского Макбета. Его слова о любви и рефлексиях грехопадения ее совсем не трогали. Но тут же вскидывалась, как он делал ошибку. Она стала его тенью за кулисами.
- Добж (хорошо), - бросал он кому-то.
- До-бже, - чеканя каждую букву, шипела она за спиной. И не прощала формального "прош" (прошу) вместо гибкого "проше". Я спросила у учительницы Юстины после премьеры:
- Каким Саша был учеником?
- Нет, он не тупой. Он упрямый, но только очень торопится. Я ему все время говорила: "Сашка, не так быстро". У нас так шибко не говорят.
- А как ты думаешь, он понимает то, что говорит? Или надежда только на актерскую память?
- О, теперь да, понимает. А сначала мало. Теперь он хорошо говорит на улице. А недавно я видела, как на репетиции он даже текст подсказывал нашему артисту, когда тот слова забывал.
Марек Вуйчик - 80-летний талисман театра, играл в "Макбете" одну из ведьм и действительно время от времени плавал в шекспировском тексте.
В предпремьерные дни Домогаров, переигравший супергероев в кино и суперлюбовников на сцене, дрожал, как заяц, почуявший близость охотников. Суфлер носился за кулисами, следя за перемещениями Домогарова, но тот на суфлера решил не надеяться.
II
Когда на Марьяцком костеле бьют часы, трубач четырежды играет марьяцкий хейнал - что-то вроде гимна Кракова. На север, на юг, на запад и восток разлетается красивая мелодия. И вдруг обрывается на высокой ноте. Это, пожалуй, самая удивительная легенда Кракова. Согласно ей, когда татары подступили к городу, трубач, обычно собиравший хейналом горожан на молитву, решил предупредить их о нашествии. Он заиграл во внеурочный час, и татарский стрелок натянул тетиву лука. Стрела вонзилась трубачу в горло, и мелодия оборвалась.Спустя много-много лет Булат Окуджава напишет своей польской подружке, тоже поэтессе, Агнешке Осецкой:
