Конечно, мы говорим не о письме как таковом, а о диктовке, и, возможно, сумбурной. Запись почти наверняка редактировали сначала секретарша, затем жена, а там и сам автор. Тем более удивительно, что, скажем, Крупская не стала отговаривать мужа, по крайней мере, смягчить формулировки. Да и как-то странно выглядит большое дополнение к письму, посвященное вопросу, который сам автор считает мелочью (или полагает, вполне резонно, что так считают другие).
Если Ленин предполагал, что его добавление к письму поможет предохранить руководство партии от раскола и улучшит взаимоотношения Сталина с Троцким, то при чем тут сталинская грубость? Мягкий, вежливый, терпимый и внимательный к товарищам, «некапризный» руководитель вряд ли благодаря этим качествам сможет преодолеть внутрипартийные разногласия. Помнится, Ленин и сам ненавидел соглашателей.
Предположим, все перечисленные Лениным недостатки характера Сталина (которые могут «показаться ничтожной мелочью») действительно существовали. А во всех других отношениях Генеральный секретарь вполне достоин своего поста. И предлагается подобрать кого-то другого, обладающего всеми его главными достоинствами без мелких недостатков. Как тут поступить, если новая кандидатура не названа?
Полагаю, в таком случае любое собрание примет решение не производить никаких замен, и обяжет руководителя внимательней контролировать свое поведение, не допускать грубостей (об оскорблениях речи нет), быть деликатнее и т. п.
Итак, судя по всему, одной из загадок «завещания Ленина» следует считать его дополнение к письму с предложением избрать нового генсека по причине грубости Сталина. Эта мысль пришла ему в самом начале 1923 года, не раньше. Наиболее разумное предположение: кто-то подсказал Ильичу эту мысль. Кто и зачем?
Причина ясна: желание снять Сталина с высокого поста. Кем заменить? Наиболее вероятной кандидатурой был бы Троцкий.
Но кто имел в ту пору доступ к Ленину и мог повлиять на него? Скорее всего — Крупская. К тому времени у нее со Сталиным был пренеприятный разговор (об этом инциденте мы еще поговорим). Однако, судя по имеющимся сведениям, в начале года она умолчала о конфликте. И все-таки должна была сказаться ее возникшая или усиливающаяся неприязнь к Сталину, оскорбленное самолюбие. Не желая сильно раздражать мужа, она могла напомнить ему эпизод с пощечиной, которую дал Орджоникидзе грузинскому националисту, а Сталин не осудил этот поступок и вообще проявлял русский великодержавный шовинизм. (Все это, безусловно, мог припомнить Ильич и сам.)
