В завершение этого довольно сумбурного разговора хотелось бы мне еще раз сказать о том, что главным достижением художника является даже не текст, а образ, им созданный. И этот образ, этот голос, о чем я раньше говорил, необычайно заразителен. Под Вертинского хочется стилизоваться. Этот образ хочется примеривать на себя. Побеждает та песня, которую хочется петь. И мы и с моими друзьями, и с моими школьниками, и с моими студентами, и теперь уже даже с моими американскими аспирантами, собравшись, поем достаточно простые, но неотразимо прекрасные песни Вертинского, начиная со «Степи молдаванской…» и кончая «Доченьки, доченьки, доченьки мои…». Почему-то это хочется исполнить, невзирая даже на то, что «Доченьки…» – это довольно примитивный текст: «Я был против. Начнутся пеленки… И зачем свою жизнь осложнять? Но залезли мне в сердце девчонки, как котята в чужую кровать». Это прелестно, хотя и абсолютный дилетантизм.
Почему же Вертинского хочется прикинуть на себя? А потому что ужасно соблазнителен до сих пор образ советского барина. Нам плевать, что Вертинский был труженик, пролетарий, что он в Шанхае брал свой фрак из ломбарда перед выступлениями, а в остальное время закладывал его, что в советское время он пел в каких угодно аудиториях, вплоть до пролетарских, что он умер в день своего последнего концерта, что он мог бы жить дольше, если бы не надрывался в поездках. Нам не важно, что Вертинский никогда в жизни, кроме короткого американского периода, когда он жил на вилле Марлен Дитрих и пользовался всеми удобствами, не был богат. Это был единственный период. В остальное время Вертинский был пролетарием. Я, кстати говоря, застал его аккомпаниатора Михаила Брохеса и даже, страшное дело, один раз выступал с ним. Естественно, он мне не аккомпанировал, а просто мы участвовали в одном концерте со знаменитым чтецом Сорокиным. Вот ему он аккомпанировал. Я Брохеса видел. Это был уже глубокий старик, очень толстый, очень милый, очень ненавязчиво, поглаживающими движениями трогавший клавиши. Это был то ли 83-й, то ли 84-й год, концерт победителей конкурса чтецов, где я читал «Разговор с фининспектором о поэзии». А потом Сорокин под аккомпанемент Брохеса читал композицию по Блоку. Я видел этого старика, который в 30-летнем возрасте с Вертинским объехал всю страну. Я успел его спросить, что это все-таки было, он действительно такой барин был? Он сказал: «Нет-нет. Он был очень простой человек, очень добрый, расположенный ко всем. Он вообще никогда почти не срывался».
