Успенский захлопнул подшивку и отнес ее библиотекарю.
"Уже? Быстро вы управились! Нашли все, что нужно?"
Библиотекарь прикрыл рукой тетрадку.
Сколько лет они знают друг друга, а разговаривают как чужие.
"Да-да, спасибо..."
Выйдя на солнце, Успенский остановился в нерешительности.
Он сказал Авроре, что поработает в библиотеке, потом зайдет за Настей в студию лепки, так что дома будет не раньше, чем через два часа. Даже если она сейчас одна, его досрочное возвращение может быть воспринято как глупая выходка ревнивого мужа. А если в эту самую минуту какой-нибудь Тропинин, какой-нибудь Агапов привязывает ее к кровати, чтобы выжать из минимума максимум, тем более его внезапное появление неуместно. Меньше всего он хотел катастрофы, пусть все идет и дальше так, как шло, пусть будет семья, когда нет истории...
28
Прежде чем поставить на место книги, которые возвращал Хромов, библиотекарь Грибов внимательно их просматривал, выискивая оставленные Розой следы. Линии, отчеркнутые ногтем. Карандашные галочки, кружки и стрелки. Длинный прозрачный волос. Все, что было отмечено, он тщательно переносил в толстую тетрадь. В некоторых книгах, как, например, в "Истории глаза", это было всего лишь одно слово, а в других - в "Игитуре", в "Что такое искусство?" - отчеркнуты целые страницы. Иногда ("Тяга радуги", "Сатирикон", "Анна Каренина", "Жизнь доктора Джонсона", "Робинзон Крузо") выделенные слова, переходя со страницы на страницу, выстраивались в отдельный рассказ... Библиотекарь Грибов был уверен, что все эти вивисекции текста обращены к нему лично. Уверенность появилась не сразу, но крепла день ото дня с каждой новой книгой, которую приносил Хромов - ничего не подозревающий связной. Кому еще могли быть предназначены эти строки, подчеркнутые дважды: "Спокойна пучина моей хляби; кто бы угадал, что она таит забавных чудищ! Бестрепетна моя пучина; но она блестит от плавающих загадок и хохотов". Или обведенное: "В чутье собаки, направленном на ссаки, может быть мир, равный книгопечатанию, прогрессу и tutti quanti". Или еще, отсеченное ногтем: "Всякое органическое тело живого существа есть своего рода божественная машина или естественный автомат, который бесконечно превосходит все автоматы искусственные, ибо машина, сооруженная искусством человека, не есть машина в каждой своей части...". И наконец: "Алексей Иваныч встал и тотчас исчез". Просматривая свои записи, он убеждался, что ни одна книга до сих пор не поведала ему так много о вещах, о женщине, о нем самом. Книга обращена ко всем и ни к кому, а эта клинопись на полях предназначена для него, понятна только ему одному. Наивный Хромов! Пока он сочиняет свои худосочные, передвигающиеся на протезах истории, у него под носом происходит то, чем не может похвастаться ни один роман: воссоединение. Это такая же разница, что между сном придуманным и настоящим. В настоящем - не отличить придуманного настоящего от настоящего придуманного...
