«Небось, все выходишь к поездам с потухшей трубчонкой в зубах уведомлять о безопасности их бесконечных странствий, твердый человек, Егор Векшин. Небось, все пилит тебя мачеха за безденежье да за непроворство честных рук, а ты вспоминаешь парня своего, Митьку, которого по ее же уговору так сердито выбросил в жизнь…» — Митька понял, что письмо выйдет длинно и мучительно, как кляузная жалоба на жизнь, а потому не написал туда ни слова.
Сестру он разыскал не сразу; Митька и догадываться не смел, что знаменитая Гелла Вельтон и есть незабвенная Татьянка, сестра. Когда ему разъяснили его недоумения, он не пошел в цирк, а весь вечер прокараулил у выходных дверей. Морозило, и стыли ноги в сверкающих его сапогах. Охриплый малый, уличный торговец цветами, с наглой улыбкой расхваливал ему мерзлую прелесть своих хризантем. Митьку он, вероятно, принял за пьяного. И верно: Митька купил у него все, не торгуясь, и уже с цветами преглупо отмеривал двадцатишаговое фонарное расстояние. При появлении Тани он подошел быстро и неробко, но вдруг потерялся, выронил цветы на снег. Рядом со своими афишами сестра выглядела трогательно маленькой и жалкой. Первые их слова не заключали в себе приветствия: он закидал ее вопросами о смысле повязки, о назначении черных веревок, найденных в чемодане, о причинах ее поездки в Нижний. Возрастная разница, сглаженная многолетней разлукой, не мешала ему, младшему на два года, спрашивать ее с настойчивостью старшего брата.
Она отшатнулась, узнав похитителя, хотела крикнуть, но вместо того лишь беспомощно улыбнулась, не пытаясь вырвать своих рук из митькиных. Первое их свидание было кратко, немногословно и болезненно для обоих. Две половинки одного, векшинского, кирпича, они уже не прилегали так плотно друг к другу, как в детстве. Неумение найти нужные, простые слона мучило их и пугало. С минуту они стояли молча, вглядываясь и узнавая. Вдруг она засмеялась, смущенно пряча лицо в дешевой беличьей горжетке,
— Зачем же ты кидаешь цветы!
Она быстро наклонилась поднять их, радуясь митькиной оплошности, позволившей и ей самой скрыть непонятное смущенье. Простота и искренность долго не удавались им. Их сближение подвигалось трудно и медленно.
Она сама потребовала у него вторичного свидания, и он согласился не сразу. Митька не знал, найдется ли в сестре ласковость, способная простить ему его житейские промахи. Повествуя о себе нарочито грубыми словами, выставляясь самым больным местом, он стыдливо прятал за нехорошей усмешкой жажду ласки ее и прощения. Все казалось ему, что после этого разговора можно будет начать жизнь сначала. Связь совместной юности и родины приковывала его тогда к сестре, но не родство. Беседа эта происходила у Пчхова, — единственное место, где можно было не опасаться вторженья митькиных врагов.
