Вор | страница 29
Еще не вся была потрачена митькина сила, залит сивушным ядом ум. Употребленные в неслыханных предприятиях, они приносили значительный барыш. Он стал корешем их шайки, потому что был главным корнем их объединения. Блистая удальством выдумки, он оставался неуловимым целый год. Он был тот, на которого глядел весь воровской мир, блат, ища себе примера. Деньги высачивались из его кармана с мимолетной легкостью, но дорогая одежда его постепенно носила следы как бы надругательства, а комната, снятая на имя парикмахера Королева, была пуста, как клетка.
Даже такие тузы, как Василии Васильевич Панама-Толстый, веселейший фармазон и мастер поездухи, или Федор Щекутин, непревзойденный шнифер, жулик божьей милостью, ездившие в старое время и на заграничные гастроли, чтили митькины мнения и прислушивались к ним. Сам Митька не сходился с ними, но и не сторонился их: лишь к одному из них, к Аггею, питал он непобедимое отвращение. Ибо глаза того, закрывавшиеся медлительно и тяжко, как ворота тюрьмы, имели способность почти физического прикосновения.
Не совсем еще была утеряна хорошая светлость митькиных глаз. Обескровленные, иссыхающие, еще жили в нем чувства, и, когда они шевелились, Митька заболевал и пил, леча вином свой неистребимый недуг. Фирсов вошел к нему в минуту, предшествующую запою; чикилевский окрик надвое разорвал Митьку. Кроме того, думы его омрачились и встречей с сестрой. Встреча эта была негаданная, и Митька не знал, радоваться ли внедрению в его жизнь женской бескорыстной ласки, печалиться ли — ибо появление сестры совмещало в себе и укор и напоминание. — Все дело началось из-за Василья Васильевича Панамы-Толстого… Но дальше не знал ничего и сам Фирсов, вылетающий подобно пуле из нетопленой комнаты Дмитрия Векшина.
VIII
Встретясь с Митькой в Нижнем, куда прикатил на недельку порезвиться, Панама предложил ему отправиться с ним в поездуху; Митьку прельстили новизна и забавность предприятия. — Прозвище достаточно определяло Василья Васильевича. Круглый и приятный, он и лицо имел круглое и приятное, а у людей, приверженных мамону, обжорная толстота почти всегда соединяется с безобидным добродушием. Наружностью своею он пользовался в совершенстве и не без основания шутил, что и после кражи он оставляет и в ограбленном самое приятное впечатление, почти дружбу.