— Нет, я ничего не хотел сказать! — вздрогнул Манюкин. — То есть, я хотел попросить, чтоб потише: сожитель мой спит… — И он кивнул на дощатую стенку позади себя.
— Теперь снова все устанавливается по будничному ранжиру, — сбавил Фирсов голосу, глядясь в черную густоту вина. — Жизнь приходит в стройный порядок: пропойца пьет, поп молится, нищий просит, жена дипломата чистит ногти… а не наоборот. Организм обтягивается новой кожей, ибо без кожи жить и страшно, и холодно. Голый исчезает из обихода, и в поисках его приходится спускаться на самое дно. Извиняюсь, я вам пепел на коленку стряхнул…
— Ничего-с! — дернулся как обожженный Манюкин, и часть вина выплеснулась из его чашки. — Простите, не понял: вы меня, что ли, описать хотите? Гол я, действительно… наг, сир и легок для описания! А ведь гейдельбергский студент… даже когда-то о сервитутах учил, — дрожаще сознался он, — и все забыл, как будто ничего и не было! А ведь было, было! Дедовские книги на семи грузовиках увезли в революцию: очень даже было! Но разве я плачу?.. Чему вы улыбнулись?
— Э… когда вы про Грибунди давеча рассказывали, то же выражение попалось у вас… пустяки-с! Собственно, я не в вас целился. Скажите, Векшин в этой же квартире живет? Вот его-то мне и надо… Вы позволите изредка забегать к вам? Я для опыта хочу кусок прямо на жизни вырвать. Для голого человека необходима необыкновенность, а что необыкновеннее жизни? Я уж целиком всю вашу квартирку и захвачу… с вашею позволения.
— Что ж, пожалуйста, — протянул хозяин, допил свою чашку и перешел к окну, а Фирсов последовал за ним, притушив тухнущую лампчонку.
Наползало утро. Шустрый рассветный ветерок из форточки отдувал дымки двух папирос. Зыбкий сизый воздух за окном пестрел от хлопьев падающего снега. Лужи внизу затянулись снежком. В падающем снегу были трижды великолепны деревянная ветхость и опустошенность окраины.
— Вам спать не хочется? — спросил Фирсов.
— Расхотелось… Да, я не жалуюсь: привык и к холоду, и к обиде. Не жалуюсь, что какая-то там длинная и глупая трава… — он кивнул на пространства, охваченные окном, — …стоит вечно, а я, человек, лежу бездыханным и ненужным. Самым существованием вещи оправдывается ее назначение и смысл. Ничто, мн милый друг, не противоречит ныне моему мировоззрению. Я научился понимать весь этот шутовской кругооборот!
— Снежок падает… — в раздумьи сказал Фирсов. — Город в снегу прекрасен. — Он опять сделал паузу. — Город — самая большая вещь, которую себе на шею выдумал человек…
