Он судорожно ощупывал себя, стремясь скорей удостовериться в собственной целости. Потом он поправил развязавшийся галстук и вытер лицо: трудно доставался ему черный хлеб. Взгляд его равнодушно скользнул по толпе, млевшей от восторга и сочувствия. Искренно уверовав в жесточайшую рану на неумелом укротителе, Заварихин полновесным хохотом платил за рассказанную небылицу.
— Ах, тварь… ты б ее меж ушей кулаком! Мне раз довелось: как ударил, так и села на передние!.. Полбашки, говоришь, не досчитался? — захлебывался он, суя в расслабленную руку барина всю медную мелочь, зачерпнутую вместе с мусором из кармана. — Возьми на табачишко… Заварихин дает, на! Ах, тварь, как она тебя! — и он уже потянулся пощупать баринову голову, как вдруг смолк, пораженный всеобщим молчанием.
Никто теперь не прикасался к его угощению, — только Фирсов, держа кружку у скривившихся губ, изучал прыгающее рассказчиково лицо. Обозленный догадкой, что у него отнимают законно купленное право издевки над шутом, Николка махал перед самым носом барина трехрублевкой, требуя, чтоб прошелся барин на четвереньках через всю пивную. Только в смертной духоте пивного сего колодца, набитого клокочущим мясом, могло притти в голову желание напоить барина жгучим его позором допьяна.
Наступала та пустовейная тишина, подобная таковой в поле, когда грозовой ветер проносится по шелестящей траве. И если скопище не ринулось на одерзевшего Николку, это только потому, что первым заговорил сам Манюкин.
— Напрасно вы так, гражданин… — и рукой придержал запрыгавшую губу. — Весь я не продавался вам. Возьмите назад свой полтинник… — монета покорно поблескивала на раскрытой его ладони. — Я ведь не обидел вас… и рассказывал, как было велено, про лошадь. — Он уходил, оставляя монету на краешке стола.
Уходил он, однако, медленно, точно знал, что его остановят. И верно: Фирсов в два прыжка схватил Манюкина за плечо и грубым толчком повернул вспять.
— Возьмите деньги! — зашептал он бешено. — Они нервом, кровью заработаны, возьмите! Чего вы теленка перед холуем корчите?
Вконец пугаясь, Манюкин воровски схватил монету со стола и, совсем задыхаясь, побежал к выходу; Фирсов последовал за ним. Одновременно с их уходом крик и ропот поднялись изо всех углов.
— Лежачего бьешь! — крикнул высокий пропойца, блестя золотым зубом, который доселе не сумел пропить.
— Ломается на все медные, дрянь… — с сердцем сказал пятнистый Алексей, раздраженно помахивая салфеткой.
