— Да начинайте же! — взмолился Сергей Аммоныч и сложил руки на животе, приготовляясь к исповеди сожителя. — Я и сам хотел, да все стеснялся…
— Вы, небось, все думаете: Чикилев злой человек. Жениться хочет, дурак. Чикилев — служебный автомат. Может быть, даже кривоногая каракатица, либо даже китайский самовар! Не стесняйтесь, меня на службе и не так еще обзывают. Что ж, с детства Чикилева тиранили, и Чикилев привык, но Чикилев, заметьте, знает себе цену… — Он все распалялся собственными же словами.
— Помилуйте, — привстал Манюкин, готовый хоть бы и заплакать.
— Во-первых, что есть жена? Жена является для меня тем средством, при помощи которого я удовлетворяю мои потребности, поставленные в угол жизни! — гладко прочел он и караулил манюкинские замечанья.
— Какие ж такие потребности? Эстетические, хотите вы сказать?.. — виновато поулыбался Манюкин.
— Вы вообще изувер! Характерно, я так и догадывался про вас, укорительно привскочил Чикилев.
— Да причем же тут изуверство? Чего, чего вы хотите от меня, непотребная вы человечина? — всплеснул руками Манюкин, отчаявшись в своих средствах постигнуть Чикилева.
— Погодите же, я вам все выскажу, — погрозился тот и снова раскрыл рот, но вдруг, точно ударило его, вскочил и заметался. — Пришла, пришла… — в совершенном испуге повторял он и уж выпрыгнул было из комнаты, но снова вернулся в комнату. — За воду, за воду потрудитесь внести!.. — постучал он пальцем, хрипя от негодования, и тут же незамедлительно пропал.
Ах, весна, весна была причиной чикилевскому сумасшествию. Целый день накануне кричала на телеграфном столбе (как раз против чикилевского окна) какая-то щетинистая ворона, точно звала кого-то, кто упорно ей не откликался. День мерялся с ночью и побеждал. Из окон булочных изюмными глазами поглядывали тестяные жаворонки. Снег меркнул и оседал. Людское племя, из года в год молодеющее по весне, всеми помыслами торопило эти пустоватые сумеречные деньки. Легонький, при солнце, прошел снежок; он таял, едва касался земли. Ночью, казалось, кто-то огромный дышал на город живым человеческим дыханием. В эту ночь непостижимым образом сдохла вчерашняя ворона. Мальчишки, идя в школу, потехи ради подкидывали ее вверх, но та неизменно падала на раскинутом крыле. Людские надежды на необыкновенность утроились: как будто должен был притти кто-то, щедрый и глупый, полными пригоршнями раскидывающий счастье.
И правда, с утра, в бесплодном, по-весеннему, небе слепительными купами стали округляться облака. К полудню совсем разветрилась погода. Солнце взыграло, опровергая недавнего победителя, топча кратковременную его победу. В полях краснели кустарнички, а на реке огрязнели проруби. Между окон, на припеках, оживали мухи, заслышав помоечные зовы. С сумасшедшей щедростью падали в тот день солнечные лучи на раскрытую манюкинскую тетрадь. Потом они сползли со стола, перелезли через койку Сергея Аммоныча и сплошным пятном обнимали дверь, когда позади себя Манюкин услышал шелест отворяемой двери.
