Кажется, полжизни отдал бы, чтоб спасти Николаича и стать его другом! А вместо этого стал кем? «Цыплячьей душой», как он обозвал, не называя фамилии!
Ну, вот и все ясно. А то – «заснуть бы на полгода… целых полгода сыреть в этой дыре…» Эх, Николаич, не знаешь ты, какого младшего кореша получил бы на все свои зимовки! Я ведь не Женька, который любит тебя, как прилипала акулу, я бы к тебе – бесплатно, всей душой!
Сидел я, мечтал, расслюнявился, войди сейчас Николаич – кажется, бросился бы ему на шею, повинился за все… Ну, конечно, этого бы я не сделал, но как-то по-другому посмотрел, что ли… Веня, дурья голова, двадцать шесть тебе стукнуло, а лаешь ты из подворотни на каждую телегу, как безмозглый щенок. Хоть бы Саша пришел, он смеяться не будет, он поймет…
Меня залихорадило, как случалось тогда, когда в голове из такого вот сумбура вдруг складывались и рвались на бумагу какие-то слова. Да знаю, что никакой я не поэт, это Андрей Иваныч по доброте душевной намекнул, но для себя-то, для себя могу заполнить своим бредом тетрадку? Я вытащил ее из внутреннего кармана куртки, черканул:
Что в душе моей творится –
Как мне это рассказать?
Если просто повиниться –
Сможешь это ты понять?
Я ведь не такой отпетый…
И тут вошел Дугин, черт бы его побрал! Я равнодушно зевнул и сунул тетрадку за пазуху. Дугин проводил ее глазами, усмехнулся, скотина.
– Сдавай вахту, Веня. Как у тебя, порядок?
– Порядок. Что Андрей Иваныч?
– Заснул, вроде отлегло. Иди, пока чай горячий.
– Будь здоров, Женя. Очень мне жаль, четыре часа тебя не увижу.
– Топай, топай… поэт!
Я шел к выходу – будто споткнулся.
– Чего ты сказал?
– Топай, говорю, поэт! – Дугин развеселился. – Тетрадочку не потеряй, где «до свидания, дорогая, в имени твоем – надежда…».
У меня кровь брызнула в голову.
– В чемодан лазил?
– Ты что?! – Дугин сразу перестал смеяться. – Да начхать я хотел на твою тетрадку!
Я сослепу стал шарить по верстаку, что-то схватил; Дугин зайцем скакнул в кают-компанию, я следом, я себя не помнил: к нам со всех ног бежали, Саша меня скрутил, вырвал молоток, я что-то орал – а, противно вспоминать.
– Кто начал? – Голос Николаича, будто из подземелья.
– Он, – тут же откликнулся Дугин. – Но я тоже виноват.
– Разговор будет потом, – сказал Николаич, и я увидел, что рядом с ним в наброшенной на белье каэшке стоит Андрей Иваныч. – Дугин, на вахту. Саша, дай Филатову валерьянки.
Кругом стояли, смотрели ребята, Андрей Иваныч… Я вырвался и полез наверх, на свежий воздух. Слышал, как Андрей Иваныч звал: «Веня, зайди ко мне», потом Костин голос – до радостного визга: «Николаич, тебя Самойлов! Братва, „Обь“!» – но мне уже было все равно. В сумерках добрался кое-как по сугробам до наветренной стороны аэропавильона и там сжег тетрадку. Когда она догорала, подбежал Саша.
