Но, что если имена эта жизнь тебе дороже всей вселенной?
Он видел, как её привязывают к столбу. Как капеллан произносит молитву, отпуская осуждённым их грехи. Как, хромая и переваливаясь - гротескно и уродливо, в то же время до боли в сердце жалко, - к ним подходит киборг, и как активируются его огнемёты...
Киборг не знает ни садистического удовольствия, ни жалости, ни страха, ни боли, ни самосохранения. Именно поэтому из них получается отличное пушечное мясо, которое часто выпускают против врагов на поле битвы в первую волну атаки. Никакой дисциплины и намёка на эстетику военной мысли и тактику. Просто жутко завывающая толпа механических полулюдей, невзирая ни на шквальный огонь, ни на потери, рвётся к вражеским позициям, чтобы рубить, колоть, рвать и жечь врага вживлёнными в тело смертоносными орудиями. А так же это отличные палачи. Им всё равно, кто лежит на пыточном столе, или подвешен на крюки, или привязан к столбу. Перед ними просто стоит очередная задача - очистить тело Экклесии от отравляющей его скверны предательства и ереси, ведущей прямиком к тёмным сторонам Ирреальности.
Фамулус тогда больше не думал. Автоматический пистолет сам оказался у него в руке.
- Ты можешь это изменить...
- Кто ты?
- Можешь звать меня милосердием вашего Бога. Святым состраданием к вам вашего божественного Императора. Я - та, что исцеляет раны. Та, что дарует прощение. Истинное прощение, когда ты освобождаешься от своего греха и своей вины. Греха перед самим собой. Я - та, что укрощает взбесившуюся совесть и помогает исправить то, что исправить ты не можешь. Так тебе говорили - изменить судьбу невозможно. И при этом тебе что-то вещали о свободе воли. Тебя сажали за четыре стены. И перед тобой была дверь, единственная, которую ты мог выбрать окончательно и бесповоротно. Поверь, всё это лишь мнимая свобода. Это не свобода воли. Свобода воли начинается тогда, когда ты понимаешь, что нет ни стен, ни дверей. Ты сам выбираешь свой путь, и можешь в любой момент выбрать другой. Изменить то, что казалось неизменным. Поправить то, что казалось непоправимым. Достаточно лишь понять, что для тебя открыты все пути, и неважно, какой ты выбрал. Стоит ли дальше мучить себя? Хочешь ли ты по-настоящему освободиться?
Тут бы в пору читать молитву. Но, ни взбесившееся сердце, ни потрясённо замолчавший разум, уже не служили ему. Было лишь одно. Отчаянно жгучее желание - согласиться, принять так кстати протянутую руку помощи. Чтобы дочь - пусть не по крови, но ближе её у него никого не было и не будет никогда, - была жива и была рядом с ним. Чтобы её не мучили. Чтобы не жгли заживо. Как ему хотелось снова увидеть её тёплую улыбку, лучащиеся нежным светом глаза. Она должна была жить! И, да, сотню раз, да, он хочет всё исправить!
