– Мы трижды проверили, ваше величество, – осторожно уточнил доверенный переписчик. – Никаких пропиток, следов игольных проколов или же иных хитростей. Скопировали всяческие мелочи, даже самые крошечные брызги чернил с пера и две кляксы. Каждый лист начинается точно с той строки, что и оригинал. На том же отступе от края бумаги. До знака, до линии безупречно повторено.
Переписчик был немолод и гнул спину с усердием, подобающим его ничтожному происхождению. Но не падал ниц и не исходил лестью: помнил о степени гранда, полученной на факультете философии и второй – медицинской – делающей его не только полезным, но порой незаменимым. Надежный придворный медик, знающий противоядия и по соображениям идейным не желающий составлять яды – большая редкость. Сокровище.
– Гранду не пристало лгать, а мне, покровительствующему вам – сомневаться в честности, – вроде бы успокоил Бертран, не оборачиваясь к почтительно склонившемуся пожилому человеку. – Вы ведь гранд, зря что ли моя августейшая жена осыпала золотом захудалый стадиум, переведя его в столицу и даровав немалые привилегии. Атэррийский университет, – король усмехнулся, – красиво, слуху приятно. И, хотя мнение патора о сем названии в звучании несколько иное, вас не тревожат сэрвэды. Даже багряные не вершат судов веры в стенах университета.
– Мы все силы…
– Надеюсь. Но если сил окажется недостаточно, если эта работа неполна и нехороша, мы рассмотрим с вниманием послание патора Паоло, полагающего богоугодными лишь два факультета из пяти. Идите.
Гранд молча удалился, король еще некоторое время рассматривал листки, пытаясь найти самую малую разницу между подлинником и списком. Придраться было решительно не к чему. Бертран тронул шелковый шнурок. Дон Хакобо возник в дверях одновременно со звуком колокольчика. Он принадлежал к доверенным людям Изабеллы и порой позволял себе намекать королю на его двусмысленное положение соправителя. Он советовал интересоваться мнением её величества по самым пустяшным вопросам. Сероватая, какая-то змеиная, кожа лица дона не меняла цвет никогда, и король порой подозревал: Хакобо врожденно лишен способности чувствовать боль, страх и что-либо еще. Даже загар словно бы не решался напоминать дону Хакобо о смене времен года. В складках век прятались мелкие бесцветные глазки, двигались на лице лишь губы, и те – скупо, по мере необходимости. Невыразительность сделала свое дело, лицо так и не приобрело глубоких морщин, натянутая кожа выглядела молодо. Лишь веки выдавали возраст. Да еще, пожалуй, короткие усики – сивые, как и пряди у висков.
