Покинуть кров боятся лишь те, кто ценит свой скарб. Нелепые накопления, столь тяжелые, что их не унести с собой. Власть, достаток, связи – они-то воистину смертны. Борхэ цеплялся за телесное воплощение потому, что давно и уверенно осознал: ему не с чем выйти в путь. Он растворился в накопленном имуществе. Он мечтал не о вечности, нет. Всего лишь о праве остаться вне времени. Не расти душой. Не сбивать ноги в бесконечной дороге. Борхэ желал выделить прядь раха, упаковать в непроницаемое хранилище и исключить любую убыль. Обмануть вечность. И он выяснил, как выделить раха, почти смог проявить грань, разделяющую жизнь и смерть. Он полагал важным наметить грань и никогда не переступать её.
Мотылек – символ скоротечности. Что трепетало на раскрытой ладони тогда, во время поиска Зоэ? Надежда и отчаяние, серебряная сторона крыла и черная. Закрыл крылья – и нет тебя в мире, злой рок усмехнулся, холодный ветерок потянул на сторону смерти… Распахнул крылья – и засветился надеждой, яркой наперекор любым бедам. Учитель однажды сказал: человек умирает дважды. Именно первая смерть – когда внутренний мир делается пустыней – и есть необратимая кончина души, лишающая вечности.
Танец – раскрытие души. Зоэ впервые дала это понять точно и тонко. Ничего нельзя добавить к тому, чем ты являешься. Ложью будет все показное, смысл имеет только идущее от души.
Ноттэ улыбнулся, на ощупь забрался в щель у дна. Как много можно успеть обсудить в мыслях, готовя свою смерть! Иначе не исполнить задуманное. Борхэ намеревался копить личный запас раха. Сейчас требуется противоположное. И, как полагал Ноттэ – допустимое, в отличие от исходной идеи. Нельзя насильно опустошить чужой внутренний мир, забрать себе свет. Зато допустимо у себя внутри устроить штиль, для наблюдателя подобный смерти.
«Я готов к дороге, – мысленно признал Ноттэ. – Я устал от жизни скупердяя, скорбно тянущего тележку с вопросами. Я надорвался. Мне не осилить груза незнания. Пора умереть, то есть – измениться. Я выйду в новый путь налегке. Отброшу прежние вопросы и не сочту их – ценностью.»
Взрыв грянул рядом, мучительно ударил по ушам, и соседство смерти сделалась явственной во мраке оглушенности. Ноттэ мысленно вслушался в звучание древнего слова, судорожно повел рукой, словно норовя нащупать несуществующий пупок. Горячий клубок раха дрогнул, отзываясь и умещаясь в ладони. Во тьме окончательной слепоты и немоты опустело тело. Личность стала воистину лишь биением крыльев мотылька на ладони.
